– Его смертного сына! С чего бы, во имя Вихря, ему так скорбеть об одном-единственном смертном?
– Потому что он любит своих детей, – сказала она, и я внутренне сжался. Ликуя пристально смотрела на меня, и ее глаза были отчетливо видны в сумраке комнаты. Ни один из нас не позаботился зажечь свет, потому что и отблесков уличных фонарей вполне хватало, чтобы видеть друг друга. – Потому что он прекрасный отец, а хорошие отцы не отворачиваются от своих детей из-за того, что они оказались всего лишь смертными. Или если эти дети их ненавидят.
Я смотрел на нее и чувствовал, что начинаю дрожать.
– Не очень-то он нас любил, когда бился с нами в Войну…
Ликуя сложила пальцы домиком. Наверное, слишком много времени проводила с Ахадом.
– Насколько я поняла, – сказала она, – ваша сторона одерживала верх, пока Шахар Арамери не пустила в ход Камень Земли. Правильно?
– А это здесь при чем, во имя всех преисподних?
– Это ты мне скажи.
И я, делать нечего, мысленно вернулся к худшему дню своей жизни. Шахар не первая использовала Камень. Я ощутил направляющую руку богорожденного, которая метнула испепеляющую силу – это было могущество жизни и самой смерти, – и та чудовищной волной пронеслась по бранным полям земли. Десятки моих братьев и сестер тотчас пали замертво. Я и сам едва не попался. И это было первое знамение перелома в Войне. Еще накануне я ощущал во рту вкус победы. Кто же был тот богорожденный? Наверняка один из близких приверженцев Темпы: у того такие имелись, как и у Нахадота. В любом случае он погиб, пытаясь управлять силой Энефы.
А потом до Камня добралась Шахар, и она не стала мелочиться, уничтожая нас, боженят. Она напала сразу на Нахадота, люто ненавидя его за то, что он отнял у нее Итемпаса. Я помню, как валился мой отец. Я страшно закричал, заплакал и понял, что это была моя вина… Все это была моя вина…
– Он… ему не было нужды… – прошептал я. – Итемпасу. Если уж он так горевал, достаточно было бы…
– Это против его природы. Порядок складывается из причины и следствия, действия и противодействия. Когда на него нападают, он дает сдачи.
Я услышал движение: она поменяла позу, поудобнее устраиваясь в кресле. Именно услышал, потому что смотреть на нее я больше не мог. Эта гладкая темная кожа и слишком зоркие, пристальные глаза… Не вполне человеческая природа Ликуи внешне проявлялась не так явственно, как некогда у Шинды. Она вполне могла бы затеряться среди человечества, ибо ее происхождение не слишком бросалось в глаза, а когда перед тобой чернокожая женщина шести футов ростом, мало кто начнет проверять, нет ли у нее и магической ауры. А еще в ней чувствовалось нечто, побуждавшее меня думать, что она очень даже способна постоять за себя. Чувствовалась Итемпасова выучка! Действие и противодействие. Отец позаботился, чтобы его нынешнее смертное дитя не так-то легко было убить.
Наш отец.
– У Войны было много причин, – тихо проговорила Ликуя. – Безумие Шахар Арамери, горе Итемпаса, ревность Энефы, неблагоразумие Нахадота. Единственного виновника не найти. – Она воинственно вздернула подбородок. – Как бы ты ни убеждал себя в обратном!
Я молчал.
Итемпас никогда не был подобен Нахадоту. Наха выбирал смертных возлюбленных, как цветы на лугу, и так же легко с ними расставался, когда они увядали или когда на глаза ему попадался более занятный цветок. Ну да, конечно, он их на свой лад любил, но постоянство и непреклонность в любви не были ему свойственны.
Что же до Итемпаса… Он не влюблялся легко, но уж если это случалось, то навсегда. Он обратил свой взор на Шахар Арамери, свою верховную жрицу, когда Нахадот и Энефа перестали желать его. То есть нет, они по-прежнему любили его, но друг дружку все же любили чуточку больше. Только для Итемпаса все это выглядело как самая темная преисподняя. Тогда-то Шахар и предложила ему свою любовь, а он принял ее, потому что его разум руководствовался логикой, а любая малость все же лучше, чем совсем ничего. А потом, решившись любить и лелеять ее, он подправил собственные правила в достаточной мере, чтобы подарить ей сына. Он полюбил этого сына и целых десять лет оставался в своей смертной семье. Он вполне был бы счастлив с ними до конца их быстротечных жизней, длящихся всего мгновение ока по сравнению с вечностью богов. Велика важность!
Он оставил их лишь потому, что Наха и Энефа убедили его: этим смертным без него будет лучше, чем с ним. А сделали это Наха с Нефой лишь потому, что кое-кто им солгал.
«Всего-то безобидная шуточка», – думалось мне тогда. Она повредит разве что смертным, да и тем не особенно сильно. Шахар обладала высоким положением и достатком, и, как все смертные, они с сыном отлично умели приспосабливаться к обстоятельствам. Они в нем не очень-то и нуждались.
Всего-то безобидная шуточка…
«Единственного виновника не найти», – сказала дочь Итемпаса.
Я закрыл рот, пытаясь избавиться от застарелого, въевшегося вкуса вины.
Так и не дождавшись от меня ответа, Ликуя заговорила вновь:
– Что касается того, каков он теперь… – Мне показалось, что она пожала плечами. – Он упрям, горд и хоть кого выведет из себя. Из тех, кто способен сдвинуть небо и землю, лишь бы заполучить желаемое. Или чтобы защитить тех, кто им небезразличен.
Да, именно таким я его и помнил. Знать бы еще, где та неприметная грань, за которой трезвый ум сменяется безумием, и наоборот? Должно быть, ее совсем легко перешагнуть. Особенно если речь идет о многих столетиях.
– Я хочу повидать его, – прошептал я.
Ликуя некоторое время молчала.
– Я ни за что не позволю тебе причинить ему вред, – заявила она.
– Да не хочу я ничего ему причинять… – начал я и запнулся, припомнив, как мне этого хотелось во время нескольких наших последних встреч. Ликуя наверняка была об этом наслышана. Я поморщился и добавил: – В этот раз я точно ничего с ним не сделаю. Обещаю.
– Обещание плута…
Я заставил себя поглубже вдохнуть, кое-как смиряя собственный нрав. Потом выпустил воздух, но удержал в себе уже заготовленные гневные слова. То, что я о ней думал, оказалось в корне неправильно. «Смертная. Низшее существо». И то, что я заставлял себя относиться к ней с уважением, тоже было неправильно. Она такое же дитя Троих, как и я.
– Я не в силах дать такое обещание, которому ты бы поверила, – сказал я наконец и с облегчением убедился, что сумел не повысить голос. – И, если уж на то пошло, тебе незачем мне верить. Я лишь обязан держать слово, которое даю детям, да и то не уверен, что это по-прежнему считается. Все, что я собой представляю, уже не таково, как прежде.
Я отвернулся к окну и стал смотреть на городские огни внизу.
Нахадот, если того желал, мог слышать любое слово, произнесенное в ночи…
– Пожалуйста, разреши мне с ним повидаться, – сделал я новый заход.
