И она протянула мне половинки разбитой алой маски.
Я заново ощутил, как твердые пальцы вспарывают мою плоть.
Я взял у нее обломки маски.
– Мне пора, – сказала она. Сейчас она говорила как обычная смертная, даже с выговором уроженки Затени. – Дел полно, секреты собирать надо. Скоро встретимся, поговорим.
И Неммер исчезла.
К нам уже шла Ремат. Она выступала неторопливо и с таким видом, словно ей чуть не каждый день приходится отбивать нападение на свою семью. Еще оставалась возможность что-то сказать, пока она не услышит, и я подошел к брату с сестрой и вручил обломки маски Декарте. Он не стал брать их голыми руками, а быстро натянул рукава на ладони, да и тогда взял половинки осторожно, за самый край.
– Ни звука о случившемся, – тихо и быстро предупредил я.
– Но… – вполне предсказуемо начала было Шахар.
– Никто не помнит, только мы, – быстро сказал я, и она закрыла рот.
Ничего не заметила даже Неммер, чья природа заключалась в способности чувствовать присутствие тайн. Декарта затаил дыхание: он не хуже меня понял, что это значило. Шахар быстро глянула на него, потом на меня. А потом, словно и не провела десяти лет в разлуке с братом и словно не разбивала мне сердце, прикрыла нас, быстро повернувшись к подходившей матери.
– Все полностью в наших руках, – сказала она, когда Ремат остановилась поблизости.
Подошел и Гнев; он встал между мной и Ремат, не сводя с моего лица темно-карих глаз. (Я ему подмигнул, но он не отреагировал.) Рамина стоял позади сестры, сложив на груди руки. Его сын и дочь были живы, целы и в безопасности, но особого облегчения он, кажется, не испытывал.
– Госпожа Неммер сообщила нам, что всего нападавших было десять, – продолжила Шахар. – Ее помощники переловили остальных и займутся собственным расследованием, но она желает, чтобы и смертные приняли участие в разбирательстве.
И Шахар с нескрываемым отвращением посмотрела на обездвиженного носителя маски у своих ног.
– Какая забота, – с едва заметной язвительностью проговорила Ремат. – Гнев! – Тот вздрогнул и перестал буравить меня взглядом. – Возвращайся в город и проследи за дознанием. Непременно установи, почему такое количество этих тварей сумело пробиться сквозь наши ряды.
– Госпожа… – начал Гнев и выразительно уставился на меня.
Ремат приподняла бровь и тоже повернулась ко мне:
– Господь Сиэй, ты вновь намерен попытаться убить меня? – Помолчала и добавила: – Сегодня?
– Нет, – ответил я, показывая и голосом, и лицом, что по-прежнему ненавижу ее. Я ведь не Арамери и никогда не видел смысла утаивать очевидное. – Не сегодня.
– Ну конечно. – И она, к моему удивлению, улыбнулась. – Прошу тебя остаться, господь Сиэй, раз уж ты здесь. Если я правильно припоминаю, ты склонен впадать в скуку, а у меня насчет сегодняшней неприятности имеются свои планы, и я намерена привести их в исполнение. – Она посмотрела на белую маску, и на миг на ее лице отразилась непонятная печаль. Задержись это выражение, и, возможно, мне стало бы ее жаль. Но мгновение минуло, она улыбнулась мне, и я снова ее возненавидел. – Полагаю, – продолжила она, – ты найдешь следующие несколько дней вполне интересными. И это же относится к моим детям.
Мы с Шахар молча приняли ее слова. Ремат посмотрела на Деку. Тот стоял позади Шахар, и лицо у него было до того бесстрастное, что я тотчас вспомнил Ахада. Какое-то время все молчали. Я увидел, как Шахар, тщательно хранившая непроницаемый вид, посматривала то на мать, то на брата.
– Думается, не такого возвращения домой ты ожидал, – проговорила Ремат, и я удивился ее тону. Еще чуть-чуть, и в нем зазвучала бы приязнь.
Ну а Дека еще чуть-чуть – и улыбнулся бы.
– Если честно, матушка, я ждал, что кто-нибудь обязательно попытается меня убить в момент возвращения.
Выражение, промелькнувшее на лице Ремат при этих словах, не взялся бы истолковать ни смертный, ни бог. Для этого надо очень хорошо знать повадки Арамери. А их едва ли не с пеленок учили скрывать свои чувства. Они улыбались, когда их распирал гнев, и изображали скорбь, когда в действительности были готовы прыгать от радости. Так вот, судя по ее виду, Ремат отчасти забавляла внешняя беспечность Деки, но до определенной степени он произвел на нее впечатление. Только для меня ее чувства были ясны отчетливей сигилы у нее на лбу. Она была рада видеть Деку. Она была очень впечатлена. И еще ее беспокоила (скажем так: заставляла горько переживать) его холодность.
Шахар ее точно любила. Насчет Деки я не был настолько уверен. А сама Ремат? Любила ли она кого-нибудь из своих детей? Трудно сказать…
– Увидимся завтра, – сказала она Шахар и Декарте. После чего развернулась и пошла прочь.
Гнев отвесил поклон уже ей в спину, бросил на нас последний взгляд и зашагал по своим делам, на ходу созывая подчиненных.
Рамина задержался.
– Интересный стиль ты для себя выбрал, – сказал он Деке.
Словно в ответ на это, случайный порыв ветерка подхватил Декин плащ, и тот ожившей тенью шевельнулся у него за спиной.
– Мне показалось, что так будет правильно, дядя, – ответил Дека и тонко улыбнулся. – Я же для вас вроде паршивой черной овцы в белом стаде?
– Или волк в овечьей шкуре, явившийся полакомиться нежной баранинкой – если только его кто-нибудь не укротит, – ответил Рамина.
Он всмотрелся в лоб Деки, потом перевел взгляд на Шахар, давая понять, что имелось в виду. Брови Шахар шевельнулись, начиная хмуро сдвигаться, и Рамина тепло улыбнулся обоим.
– Но, может, твои острые зубы и повадки убийцы как раз нам и пригодятся? – сказал он. – Как бы будущим Арамери не понадобилась целая стая подобных волков…
Сказав так, он посмотрел на меня. Я нахмурился.
В голосе Шахар неожиданно прозвучала скука.
– Дядя, ты выражаешься еще туманней, чем обычно.
– Приношу извинения, – сказал он, но ничего виноватого в его облике не было. – Я пришел лишь уточнить кое-что в отношении встречи, на которой сестра просит вас завтра присутствовать. Она желает провести ее строго конфиденциально: никаких стражников или придворных, только приглашенные лица. Даже слуг там не будет.
Тут Шахар и Дека переглянулись, а я задался вопросом: что, во имя всех преисподних, здесь происходит? Ремат ни в коем случае не следовало заранее объявлять о намерении провести такую приватную встречу. Любой Арамери или какая-нибудь иная заинтересованная сила легко могли подсунуть туда шар для подслушивания. А то и убийцу провести. Однако Рамина был помечен сигилой полного родства; он не мог бы действовать во вред сестре, даже если бы очень того хотел. Значит, он действительно говорил от имени Ремат. Но почему?
Тут до меня дошло, что Рамина смотрит на меня. Значит, Ремат хотела, чтобы о встрече узнал именно я. Узнал – и непременно пришел.
