Кис покачал головой.
— Времени нет. Явимся де-факто, так надежнее. А то начнутся разговоры: мне сейчас неудобно, давайте через неделю… через месяц… Сам знаешь, как это со свидетелями бывает. А у пожилых людей особенно.
Они выехали по адресу первого, Петра Владимировича Кутейко. Пообщались с ним полчасика, но восьмидесятилетний актер не сумел ничего добавить к тому, что сказал Игорю по телефону о «втором Арсении».
— Что-то было там, какая-то история с этими мальчишками, — вымученно улыбнулся он. — Но память меня подводит… или я не знал ничего толком, или забыл. Помню только, что заварушка какая-то случилась… Девочка там… Девочка была… Убили ее вроде…
— Мальчишки?!
— Вы лучше Борю спросите.
— А кто этот Боря?
— Ну как же! Борю все знают! Он в театре Маяковского… нет, в Вахтангова… Или в театре Сатиры служил? Вы меня простите, товарищи, память такая стала дырявая… К Боре вам надо, он должен помнить, он помоложе…
— Фамилия Брагомыжский вам говорит о чем-нибудь?
— Браго… как?
— … мыжский.
— Не скажу… — покачал головой старый актер. — Вы у Бори спросите, он должен помнить, он всегда роли с первого чтения запоминал!
— Боря, Борис — это имя того актера, который находится в Доме ветеранов сцены. Но ему девяносто один… — скептически проговорил Игорь в машине.
— Борисов много на свете, — философски заметил Кис. — А девяносто один — это никак не «помоложе». Думаю, стоит навестить второго актера. Сколько ему, Игорь?
— Восемьдесят шесть.
— Память у всех функционирует по-разному, — произнес Феликс. — Иной в семьдесят в маразм впадает, иной до ста все помнит. Чем сильнее развита мыслительная деятельность у человека, тем меньше его мозг подвержен возрастным изменениям.
— Что ты предлагаешь? Ехать сразу в Дом ветеранов сцены?
— Знать бы, тот ли там «Боря»…
Алексей посмотрел на патологоанатома: лицо его осунулось, под глазами обозначились синюшные тени.
— Не переживай ты так, Феликс, пока ведь ничего страшного не происходит. Лия жива, планируется обручение…
— Вы Лию не знаете, — отвернулся Феликс к окну, отчего голос его прозвучал глухо. — У нее «кавказский темперамент». Даже если она поклянется себе быть осторожной, то, боюсь, не выдержит, сорвется. И тогда…
— Ладно, не дрейфь, — бодро ответил детектив. — Сейчас навестим второго актера и все выясним. Ну, если повезет, конечно…
…Владимир Степанович Каляев вспомнил побольше.
— Брагомыжский?
Он запустил пальцы в свою роскошную, хоть и поредевшую, седую шевелюру — прямые волосы, зачесанные назад, гривой.
— Что-то припоминаю… Кажется, был такой провинциальный режиссер… Да, да! Плохой режиссер, но упрямо-изобретательный. Мыслил себя новатором, все мечтал о признании… Уж не скажу, кто пустил его имя в нашем кругу, но оно стало нарицательным. О плохой режиссуре мы говорили тогда: ну прям брагомыжский!
— К одному из Арсениев он имел отношение?
— Не думаю. Оба мальчика были из столичных театральных семей.
— Один — сын актрисы Людмилы Лесиной, да?
— Совершенно верно! Людочки сын!
— А второй?
Актер задумался.
У детектива зазвонил телефон.
«Звонок от Лии прошел с очередной левой симки, — порадовал Громов. — И с тех пор она отключена. Так что все концы в воду… Правда, удалось установить участок загородного шоссе, где он зафиксировался. Видимо, Лия звонила из машины. Но ты ж понимаешь, что тачка та уже давно в другом месте…»
Разумеется. Кто бы сомневался.
Самое поразительное в этой истории было то, что Мышьяк не просто неуловим, но и никому не известен. Ни один человек не может — или не хочет — ответить на вопрос: кто он таков? А ведь, судя по масштабу всей операции, он должен быть «крутым». С баблом, связями, возможностями. Но повсюду проскочил невидимкой, черной тенью, что твой ниндзя…
— Знаете, а я, пожалуй, ошибся… — проговорил, наконец, актер. — Второй мальчик был из семьи, которая перебралась в Москву из провинции… Я с ними не общался. Они были новенькими в нашем кругу. Помнится, его мать, хорошенькая такая дамочка — актриса, разумеется, — всеми силами пыталась пробиться на столичную сцену. И мне тоже глазки строила, на всякий случай… Как же ее звали-то? Ох, что делает старость с человеком, знали б вы, голубчики… Лицо ее вспомнил, представьте! А имя… Собственно, не семья то была — с любовником она жила. Хоть они говорили, что женаты, но все знали, что нет. В те времена плохо на такое смотрели… Он ей карьеру в Москве пытался устроить.
— А его имя помните?
Актер думал. Так долго думал, что Кису стало его жалко.
— По моим сведениям, с мальчишками, с двумя Арсениями, — произнес он, — случилась какая-то заварушка. Девочку вроде бы убили… Не знаете, что там вышло?
— Девочку? — Он еще немного подумал. — Я не каждое лето на дачу ездил: гастроли, съемки, актер себе не принадлежит. Жена моя сказала бы вам, да нет уже ее на этом свете, любушки моей…
Слезы блеснули на глазах у старика. Игорь незаметно дернул детектива: мол, кончай мучить человека, Кис!
Но Алексей не мог позволить себе уйти и на этот раз ни с чем.
— А кто такой Боря? Актер известный, он в вашей компании тусова… — Кис поймал себя за язык: вряд ли старый актер владеет современным сленгом, — состоял. У этого Бори память отличная, с ходу роли запоминал.
— Боря?.. А, Боря! Это Сухоруков! Таланту кот наплакал, тем только и был известен, что память отменная.
Игорь снова незаметно дернул детектива и шепнул еле слышно:
— Сухоруков Борис, это тот, из дома престарелых!
— Ну что, завтра с утречка к нему наведаемся, — произнес Кис, когда они втроем вышли из подъезда.
— Давайте сейчас, — предложил Феликс.
— Поздно уже, дело к девяти. Там наверняка приемные часы закончились.
— Вы ведь мастер разговаривать с людьми, Алексей Андреевич! Уговорите персонал. А у стариков часто бессонница… К тому же их навещают редко. Он будет только рад, поверьте мне.
— Ну что ж, попробуем. Это далеко, Игорь?
— На шоссе Энтузиастов, в Перово.
— И гостинцы надо по дороге прихватить, — добавил Феликс. — Что-нибудь мягкое, что легко жуется. Человек в таком возрасте вряд ли имеет все зубы на месте. А если бы было кому оплатить его протезы, то вряд ли бы он находился в доме престарелых…
— Думаешь?
— Знаю. В больнице на одиноких стариков насмотрелся.
В дороге Феликса осенила идея: поискать церковь, в которой должно состояться обручение.
