– Что вы мне голову морочите своим футболом! Какое это
имеет отношение к папке?
– Прямое! Вы сами говорили: из секретной части он
документы вынес, а с территории нет. Так? Гвардейский спортивный клуб находится
на территории штаба. Так? Поручик там часто бывал, он ведь голкипер. Так? В
обычное время в клуб посторонние попасть не могут, нужен пропуск. Но
одиннадцатого ворота откроют для публики. Само собой, для немецких футболистов
тоже. Они наверняка будут переодеваться в клубе, где ж еще? Понимаете?
– И что вы предлагаете? – недоверчиво спросил
штабс-ротмистр.
– Во-первых, приглядеться к немецкой команде. Очень
возможно, что бородатый – один из игроков. Во-вторых, надо поместить своего
человека в нашу команду. Там на щите объявлений, пониже афиши, написано, что
накануне мэтча в Немецком клубе будет совместный товарищеский ужин. Ну, а если
бородатого среди немцев не обнаружится, устроим в клубе засаду в день игры, и
возьмем шпиона прямо с папкой!
– Я вижу, вы уже изъясняетесь в первом лице
множественного числа, – съязвил Козловский, глядя на часы.
Было три минуты десятого.
Голос студента стал вкрадчивым:
– Я, между прочим, на первом курсе увлекался футболом.
Потом надоело, бросил. Но ради отечества готов снова поиграть. Был хавбеком, но
могу попробовать и голкипером…
На линии щелкнуло. Вместо звонкого тенорка раздался
глуховатый, с развальцой бас:
– Ваше благородие, я из прачечной. У них тут на широкую
ногу, целый взвод узкоглазых стирает-паритутюжит. Даже телефон есть. Со мной
хозяин, господин Лю. Меточку признал, нашел по книге адрес. Предтеченская
улица, дом 5. Фамилию вот только не разберу. Может вы поймете? Ну-ка, ходя,
скажи господину начальнику.
В трубке заскрипело, потом сладкий певучий голос пропел:
– Здластвуй, натяльника! Сяо-мита.
– Что?
Козловский сильно, до боли прижал раструб к уху.
– Сяомито. Гаспадина Сяомито. Холоая гаспадина,
много-много стилай.
«Господин Шмит», что ли? Неважно. Главное, есть адрес.
Ну, эскадрон, шашки наголо! Марш-марш!
На Предтеченской, 5
– Хорошо в Питере летом. Одиннадцатый час вечера, а
светло, – заметил фон Теофельс, прикладывая к газетному листу картонную
трафаретку с вырезанными квадратиками.
Немножко поколдовал, подвигал туда-сюда и стал переписывать
на бумажку буковки, проглядывавшие сквозь дырки.
Тимо, в фартуке и белых нарукавниках, убирал со стола. На
ужин он подал нежнейшую отварную спаржу в ветчинных завертышах и фрикасе из кролика
под винным соусом – пальчики оближешь.
Над замечанием относительно петербургского лета Тимо
задумался. Сказал:
– Да, кароший Stromeinsparung.
[6]
Пока Зепп раскодировал послание (это заняло минут пять),
слуга поменял скатерть и поставил принадлежности для бритья. Капитан имел
обыкновение бриться два раза в день, утром и вечером.
– Ёлки-моталки, – озадаченно пробурчал фон
Теофельс, уставившись на бумажку.
Текст получился такой: «Готовность 20». Что «готовность
двадцать»? К двадцатому июля? Именно в этот день начнется война? Однако по
расчету Зеппа выходило, что до мобилизации пройдет еще дней десять. Пока Вена
предъявит Белграду ультиматум, пока будут соблюдены все дипломатические
приличия, пока кузен Вилли и кузен Ники обменяются телеграммами… На всю эту
чехарду уйдет недели две, вряд ли меньше. Сегодня-то по-европейски уже
пятнадцатое. Может, начальство имеет в виду русский календарь? Да нет,
маловероятно.
Вернее всего, «20» – это какое-то условное обозначение.
Очередной код, который берлинские горе-стратеги разработали для заграничной
резидентуры, а вовремя прислать не удосужились. (Мнения о своем начальстве Зепп
был невысокого – как, впрочем, разведчики-нелегалы всех времен и народов.)
В любом случае шифровка, спрятанная в рекламе газеты
«Копейка», касательства к капитану не имела. У него было задание особой, можно
сказать, исторической важности.
Как только в руках окажется план развертывания, немедленно в
Берлин. Жаль, до матча еще целых девять дней.
Из раздумий капитана вывел тихий возглас слуги.
Тимо стоял у окна, смотрел наружу.
– Alarm!
[7]
Человек стоять, ничего не
делать, только смотреть. Уже несколько минута.
Зепп приблизился, выглянул из-за шторы.
Действительно. Какой-то очкастый в светлом балахоне, мятая
фуражка надвинута на глаза.
Только капитан собрался взять с полки бинокль, как
подозрительный мужчина выскочил на середину мостовой и замахал руками.
К дому грохоча подкатила ломовая телега. В ней, болтая ногами,
сидели четверо грузчиков. Очкастый о чем-то с ними потолковал, и все пятеро,
прихватив длинные брезентовые лямки, вошли в подъезд.
– К кому бы это? – лениво произнес Зепп. –
Что-то поздновато.
Тимо молча достал из-под фартука большой, вытертый до блеска
револьвер. С неожиданной для такого голема мягкостью скользнул в коридор.
Позевывая, фон Теофельс отворил окно, посюсюкал с птицами,
оставаясь при этом в тени занавески.
Вернулся Тимо. Без револьвера в руке.
– Он више ходиль. Четыре этаж. Abblasen.
– Не abblasen, а «отбой», – поправил
капитан. – Дурачок, а ты подумал, это нас арестовывать идут? Брезентовыми
лямками руки-ноги вязать? Ладно, подавай бриться.
Четвертью часа ранее
Номер пять по Предтеченской улице был дом как дом, ничего
приметного. Четырехэтажный, облупленный, серо-желтого цвета, внизу ломбардная
контора.
Штабс-ротмистр устроился в темной подворотне напротив. Из
людей с ним был один Лучников – в очках, в надвинутой на лоб фуражке, чтоб
резидент раньше времени не опознал. Пантелею Ивановичу предстояло лично
руководить захватом. Прочие агенты пока были рассредоточены по окрестным дворам
и улицам.
– Вон энти ихние, с клетками, – показал на окна
дворник. – Очень пташек обожают.
– Значит, Шмидт живет на третьем? – уточнил
штабс-ротмистр, наводя бинокль.
Занавески в цветочек. В одной клетке попугай. В другой
ворона. Эксцентрично. Вообще-то разведчику не рекомендуется оригинальничать.
Дворник на все вопросы отвечал не сразу, а после вдумчивой
паузы – показывал, что сознает ответственность.
