– Зря вы, ей-богу. Я хотел как лучше, – с
укоризной сказал он, крепко взял врача железными пальцами за горло. Второй
рукой схватил беднягу за лоб, резко вывернул голову.
Хруст, треск. Неприятно.
Едва управился – лакей. Минуты не отсутствовал, скотина.
Сообщил:
– Собачатся все, орут «нальтя, нальтя!», а чего за
«нальтя» такая…
Умолк, видя, что роли переменились: доктор, откинувшись
сидит в кресле, а судья склонился над ним.
– Помогать, – озабоченно сказал Зепп. –
Доктёр плёхо.
Профессионально подготовленному агенту шею, как курице, не
свернешь. Но на этот случай у капитана в кармане имелся отличный кастет из
закаленной стали.
Снова хруст, треск, только теперь еще и брызги крови
полетели.
Трупы фон Теофельс затащил под стол, больше было некуда.
Стянул пониже скатерочку. Чтоб закрыть капли на полу, передвинул коврик.
Сойдет.
Теперь из гостиной направо, в раздевалку русской команды.
Там, natürlich
[9]
или, коли угодно, bien
sûr,
[10]
дежурил еще один «лакей». Впился глазищами,
будто сверлами.
– Ошиблись раздевалочкой, сударь. Для господ судей
отведена особая-с.
Зепп удивился, подошел ближе, правую руку держа за спиной.
– Quoi?
[11]
– Заквакал, – вздохнул служивый. И показал в ту
сторону, где находилась комната для почетных гостей. – Там ваша
раздевалка, там. Туда пожалуйте!
Непонятливый иностранец лишь пожал плечами:
– Hélas, mon ami, l'habit ne fait pas le moine.
[12]
– Чего-с?
– Я говорю: «Шпионов ловить – не карасей удить», –
перевел ему Зепп и погасил изумление, вспыхнувшее в глазах агента, ударом
кастета.
Война еще не была объявлена, а контрразведка противника уже
несет ощутимые потери, думал он, затаскивая тяжелое тело в незанятый шкафчик.
Теперь, наконец, можно было заняться делом.
Судя по бумажке Рябцева, обозначенный крестиком тайник
должен быть где-то вот здесь.
Несмотря на напряженность ситуации Зепп не удержался,
прыснул.
Покойный поручик был человеком несимпатичным, но в
своеобразном остроумии ему не откажешь. Спрятал документ в единственное место,
куда никто из русских не полезет.
Придвинув скамейку, фон Теофельс влез на нее и стал шарить
рукой по божнице.
Ага!
Богатый серебряный оклад иконы святого Николая утоплен в
стенной нише, но слегка подается. Так и есть. Позади образа прямоугольная
выемка. А там – quod erat demonstrandum
[13]
– стояла желтая
папка. Довольно тяжелая. Шутка ли, триста листов.
Из раздевалки Зепп заскочил в судейскую. Переодеваться
времени не было. Просто накинул длинное летнее пальто и надел светлое кепи.
Он управился чуть быстрее, чем рассчитывал. До удара
оставалась ровно минута. Ну, лейтенант-цур-зе, не подведите.
Коварство германского форварда
Крик и свистки, раздавшиеся на поле пятью минутами ранее,
были вызваны событием, которое накалило страсти выше всякого предела. Немецкий
форвард Зальц, вновь пошедший на прорыв, попал мячом по руке защитнику. По
убеждению русской половины зрителей сделано это было нарочно. Мнения судей
разделились.
Главный рефери Мак-Грегор говорил, что это не fair play
[14]
и что ни о каком penalty не может быть и речи. Итальянец
спорил: прикосновение к мячу рукой в штрафной площадке в любом случае
наказывается одиннадцатиметровым. Чаша весов склонилась в пользу германцев,
когда второй боковой судья, швед, заменивший Лафита, тоже заговорил о fair
play. Горячась, он объявил англичанину, что тот подсуживает русским и что об
этом будет написана реляция в Международную ассоциацию футбола. Мак-Грегор
дрогнул и ворча назначил-таки пенальти.
Это вызвало новый взрыв протестов. Капитан русской команды на
трех языках – по-английски, по-немецки и по-французски – кричал:
– Нечестно! Васильчиков был повернут лицом к воротам!
Он мяча даже не видел!
Но, приняв решение, рефери был уже непреклонен. Он сделал
барону фон Гаккелю предупреждение за препирательство, бешеными свистками
разогнал футболистов по местам.
На двенадцатой минуте до конца матча призрачная надежда уйти
от неминуемого поражения рассыпалась в прах.
Тот же Зальц, лучший игрок германцев, поставил мяч на
одиннадцатиметровую отметку.
Бледный Козловский обреченно ждал в воротах.
Садистская неторопливость немца была отвратительна. Он
перекладывал мяч то так, то этак. Разминался. Зачем-то посматривал на часы.
Соотечественники с трибун подбадривали его дружным скандированием.
Ни о чем кроме чести российского флага штабсротмистр в эту
ужасную минуту не думал. Он знал, что Зальц будет бить в один из углов, куда
голкиперу вовремя нипочем не допрыгнуть – сноровка не та. Шанс был всего один,
мизерный. За мгновение до того, как нога немца коснется мяча, прыгнуть с
опережением. Ну куда? Вправо или влево?
Вот и Романов сзади шептал:
– Корнеры, Лавр Констаниныч, корнеры!
У товарищей по команде лица были совершенно убитые. Фон
Гаккель нервно тер пальцами виски.
А проклятый немец всё тянул.
– Да бейте же, негодяй! – раздался с трибуны
плачущий дамский голос.
Даже судья не выдержал. Подошел к Зальцу и пригрозил, что
отменит пенальти. На это форвард вежливо возразил, что, согласно международным
правилам, имеет право подготовиться к столь ответственному удару и что он уже,
собственно, был совершенно готов, но господин рефери его сбил.
Немец в очередной раз взглянул на ручные часы. На запястье
под рыжеватыми волосками синела татуировка – якорь.
– Na ja, gut,
[15]
– пробормотал Зальц и
вдруг улыбнулся.
Увидев эту хищную улыбку, Алеша понял, что чуда не будет. Не
было сил смотреть, как наши ворота капитулируют перед германским натиском.
