Быть может, в тот день Виржини действительно читала стихи. Не знаю, когда она забрала из детской Лорана. Манон вдруг сказала мне, что отправила его спать, а потом он исчез. Наверное, уже тогда я все понял. Первым делом я отправился к скамейке у озера. Я пошел один, велев Манон искать Лорана в замке — без шума, чтобы не всполошить слуг. При необходимости мы еще успеем сообщить им о случившемся. Уже на полпути к озеру я увидел на его поверхности белое пятно. Я побежал — а кто бы на моем месте не побежал, признав в белом пятне платье жены? Лорана нигде не было.
— Я здесь, пап! — откликнулся он на мой зов.
Когда я подбежал, он уже встал на ноги, а до того сидел с другой стороны букового дерева и ел орешки — земля вокруг была усыпана скорлупками.
— Ты же должен был спать!..
— Но мама сказала… — выдавил он, чуть не плача.
Я подхватил сына на руки и понес через сад к каменным ступеням замка, отворачивая его голову от озера. На вершине лестницы, опираясь на перила, нас уже ждала Манон. Видимо, по моему взгляду она сразу все поняла, потому что без слов взяла у меня Лорана и понесла в дом. Я слышал ее непринужденную болтовню, пока они шли по коридору и главной лестнице наверх, в детскую.
Виржини лежала на поверхности воды лицом вниз, руки безвольно колыхались по бокам, голова покачивалась на мелких волнах. Одна нога была босая. Позже я нашел туфлю на берегу озера, куда вытащил труп жены — поразительно тяжелый от набравшего воды платья. Я как мог отгонял страшные мысли, но они все равно пробрались в голову: какое счастье, что Лоран остался жив. Быть может, в последний миг она сжалилась над ребенком…
или просто хотела, чтобы он был рядом в последние минуты, хотела попрощаться. Пока я нес его к замку, Лоран сказал, что мама велела ждать ее за деревом.
Она знала, что делает.
Небольшое озерцо в конце парка предназначалось исключительно для членов семьи: здесь мы могли при желании уединиться от слуг. Раньше это было одно из любимых мест Виржини. На небе жарко светило солнце, день только начинался, и мне в голову вдруг пришла безрассудная мысль. Виржини верила в Бога, и если Церковь узнает, что она покончила с собой, ее откажутся хоронить в освященной земле. Ради нее, ради Элен и Лорана…
Сняв башмаки и чулки, я скользнул в воду и принялся расстегивать ее платье. Руки у меня дрожали, пуговицы то и дело выскальзывали из пальцев, но в конце концов я сумел это сделать. Нижнюю сорочку снять оказалось нетрудно. Материнство никак не сказалось на теле Виржини, бедра не стали шире или уже прежнего. Она покачивалась на крошечных волнах: ноги застряли на отмели у самого берега, а бедра, спина и плечи свободно плавали в воде. Виржини пришла на озеро с распущенными волосами, и теперь они раскинулись по воде, точно она лежала на подушке. Чувствуя подступающие слезы, я стал гадать, виноват ли я в смерти жены. Нет, подумаю об этом позже, сейчас надо поторопиться.
Оставив Виржини у берега, я взял ее платье и как можно аккуратней отжал, боясь, что от первого же неловкого движения оно лопнет по швам. Швы выдержали, и когда я стал встряхивать платье, чтобы разгладить складки, оно уже было почти сухое. Я развесил его на ветвях кустарника, как делал однажды много лет назад на речном берегу. Затем отжал нижнюю сорочку и, повесив ее рядом, пошел отмывать от грязи туфли. Наш последний час мы провели так: я сидел на скамейке, где должна была сидеть моя жена, а она колыхалась в воде, в тени, пока ее одежда сохла на солнце. Озеро не только прятало ее тело от случайных взглядов; вода охлаждала его и не позволяла начаться процессу разложения. Один раз я перевернул труп, зная, что кровь может скопиться внизу, и подивился собственному хладнокровию. От первых слез уже не осталось и следа: больше всего я волновался за то, как долго будет сохнуть одежда.
Белье, платье и туфли высохли к середине дня; я вытащил Виржини из воды и положил в тени кустарника, на котором сушилась одежда. Нажимая руками на грудь, я выгнал из легких большую часть воды, затем неумело обрядил тело: сперва натянул через голову белье, затем застегнул на спине платье. Туфли удалось отмыть почти полностью; слуги не заметят, что одна побывала в воде, а вторая — в иле на берегу озера. Я отжал волосы и растер их подкладкой собственного фрака, а затем причесал пальцами, как делал когда-то в юности. Затем я усадил жену на скамейку, положил ей на колени раскрытую книгу и придавил страницы одной рукой. Тут меня вновь одолела грусть. К такой Виржини я давно привык: сидящей в одиночестве на скамейке в саду. Слезы покатились по щекам, и я встал на колени рядом с женой, уткнувшись в ее платье.
В таком виде нас нашли Манон, Лоран и Шарлот с семьей.
Герцог прибыл неожиданно, встревоженный равнодушным ответом сестры и моим — полным горечи. Жена и сын Шарлота тоже приехали. Мальчики вели на поводке Тигрис. Она была уже большая для таких развлечений, но слепота сделала ее более покладистой, чем задумала природа. Дети весело улыбались, пока Шарлот не остановился как вкопанный и не велел им возвращаться в замок. Манон бросила на меня единственный взгляд, увидела мои слезы, увидела рядом неподвижную Виржини и сразу сказала, что отведет детей домой. Лизетт, заметив предостерегающий взгляд Шарлота, тоже решила вернуться.
— Когда? — спросил он, как только мы остались одни.
— Только что. Я думал, она спит…
Он взглянул на сестру — глаза закрыты, рука лежит на раскрытых страницах зачитанной книги, — и печально улыбнулся. Мы оба знали, о чем он подумал: такой счастливой он не видел Виржини уже лет пять. Смерть Жан-Пьера подкосила ее, а рождение Лорана почти убило. Но это не совсем так. В конечном итоге убило ее озеро — и знал об этом лишь я.
— Я буду с тобой, дождусь похорон.
Шарлот взял меня за руку, словно хотел пожать, но несколько секунд просто держал ее в своей. Годы придали его лицу серьезность, о которой в юности никто и не догадывался. Каким-то чудом он превратился из дикаря — опасного и очаровательного — в примерного дворянина, куда более достойного члена высшего общества, нежели придворные распутники и щеголи, что за последние годы втянули короля и страну в череду губительных войн. Дружба с Шарлотом могла решить судьбу человека. Заглянув в его глаза, я понял, что мы — друзья навек. Какие бы сомнения он ни испытывал по поводу нашего с Виржини брака (если вообще испытывал), теперь от них не осталось и следа. Он еще раз стиснул мою руку и наконец отпустил.
— Хочешь, я побуду с ней, пока ты пошлешь за слугами?
Я покачал головой.
— Ступай лучше ты. Я хочу еще побыть с ней наедине.
Шарлот с жалостью глянул на меня, отвернулся и, уронив голову, пошел прочь из сада, который мы с Виржини разбили в молодости — когда еще не понимали, сколь мы молоды, и не знали ничего, кроме счастья. Я встал рядом с ней на колени и, презрев собственные принципы — отдавать дань религиозным обрядам лишь на людях, — закрыл глаза и стал молиться. Открыв их, я уставился на заросли кустарника на другом берегу, среди которых мелькнуло белое платье. Элен. Сколько она там простояла, я не знаю и по сей день.
