С места оба автомобиля тронулись одновременно.
Лютиков, внимательно наблюдавший весь этот балет из-за
колонны, сорвался с места и нырнул в открытую дверцу «бельвилля», стоявшего в
стороне.
– Грамотно работают, – заметил Никашидзе, заводя
мотор. – Видал, как они все сектора прикрыли, когда объект усаживали?
Уголовник сплюнул:
– Мартышки дрессированные. Чую, возни будет…
«Бельвилль» длинной черной тенью пролетел по аллее, за воротами
пристроился на умеренной дистанции от «форда».
Фар Никашидзе включать не стал.
– Всё записывай, – сказал он. – Секунда в
секунду. Я говорю, ты глядишь на хронометр – и в блокнот.
– Не учи ученого.
– Какой ты ученый? Урка с Лиговки, – беззлобно проворчал
грузин. – Пиши: скинул скорость до двадцати, повернул налево…
«Очаровали вы меня»
В перерыве Алеша сидел в маленьком, отгороженном шторами
закутке позади сцены и пил теплый «цаубертренк» – старинный оперный эликсир для
размягчения и укрепления голосовых связок: красное вино со сливками.
Из зала доносилось пение Булошникова, заполнявшего паузу.
Высокий, разудалый голос выводил:
Очаровательные глазки,
Очаровали вы меня!
В вас много жизни, много ласки,
В вас много страсти и огня.
Время от времени на сцене начинался род землетрясения – это
«Василиса», подбоченясь, пускалась в пляс. Судя по поощрительным возгласам,
определенная часть аудитории не осталась равнодушной к монументальной красоте
русской Венеры.
Концертмейстер отчаянно колотил по клавишам, частенько
попадая не на ту, на какую следовало. Штабсротмистр беспокоился за Лютикова и
Никашидзе, что сказывалось на качестве аккомпанемента.
А вот унтер-офицер Романов, увы, думал не о задании
Отечества. Честно пытался пробудить в себе чувство долга – не получалось.
Хотелось лишь одного: подкрасться к занавесу и подглядеть за Кларой. Что она?
Неужели снова кокетничает со своим Д'Арборио?
Алеша посмотрел в зеркало на свое разгоряченное лицо,
поправил прическу, пригладил светлый, не успевший как следует отрасти ус.
И вдруг пред ним предстало волшебное видение.
Штора качнулась, в каморку проскользнула мадемуазель
Нинетти, в своей газовой накидке похожая на фею, порождение прозрачного эфира.
Не зная, верить ли глазам, Романов обмер.
Нет, это происходило наяву!
Она подошла сзади и глядя через зеркало ему в глаза,
воскликнула с очаровательным акцентом:
– Ах, как вы пели!
– Вы знаете по-русски? – только и нашелся
пролепетать потрясенный Алеша.
– Я романка… румынка, да? Когда девочка, немножко жила
в Кишинеу. Нинетти – мое сценное имя, да?
Он поправил:
– Сценическое…
Надо бы обернуться, но Алешу сковал иррациональный страх:
вдруг, если он хоть на мгновение отведет взгляд, она исчезнет? Так и смотрел на
нее в зеркало.
Из-под невесомой ткани выпросталась голая рука и потянулась
к его виску. Она была тонкая и совсем белая, будто луч лунного света. Длинные
рубиновые ногти показались Романову похожими на капли вина. Когда пальцы
дотронулись до его кожи, он вздрогнул от неожиданности – такими они оказались
горячими.
Она не из воздуха! Она из плоти и крови!
Затрепетав, он быстро повернулся и вскочил.
Схватил ее кисть, стал целовать, бормоча что-то невнятное:
– Я… Вы… Мы… Может быть, мы могли бы…
Женщина, несмотря на скудное знание русского, была куда
красноречивей. Отдернув руку, она сказала:
– Молчи. Слова не надо. Глаза достаточно. Я видела, ты
видел. Конечно, мы могли бы. О, мы очень-очень могли бы! Но теперь нельзя.
Совсем нельзя. Мне ужасно жалко…
Она приподнялась на цыпочки и, не идя в объятья, легонько,
всего на секунду припала к его рту своими горячими губами.
С Симочкой студент целовался куда обстоятельней, не говоря
уж о дачных эскападах с деревенскими простушками. Но то было совсем другое.
Можно ли сравнить горение свечки с сиянием солнца?
Ослепленный и обожженный, Алеша все телом подался к ней.
– Что нельзя? Почему нельзя?!
Клара быстро отступила вбок и приложила палец к губам.
– Алексей Парисович! На выход! – донесся голос
Козловского.
Чтобы князь не вошел, Алеша сам бросился к шторе.
– Сейчас! Секунду!
Когда же обернулся, женщины в каморке не было. Она исчезла в
одно мгновение, совершенно бесшумно. В углу чуть покачивалась бархатная
портьера.
Оперативное совещание
В час тридцать ночи, когда большой отель утих, вся группа
собралась в номере штабс-ротмистра Козловского. Крошечная комнатка была
расположена изолированно, в маленькой башенке, которая снаружи смотрелась
весьма живописно, изнутри же представляла собой чуланчик нелепой круглой формы
с узкими оконцами и низким потолком. Зато к двери вела невероятно скрипучая
лесенка, а за стеной не было соседей, так что подслушать, о чем говорят в
номере, не представлялось возможным. Потому-то князь и выбрал именно этот
номер, самый дешевый из всех.
Командир устроился на подоконнике. Художественный
руководитель на тумбочке. Трое остальных сидели на железной кровати, которая
под тяжестью дородного Булошникова прогнула свое проволочное чрево чуть не до
пола.
– Перестаньте вертеться, – уже не в первый раз сказал
Козловский ерзавшему на своем неудобном сиденье Романову. – …В общем, пока
картина неутешительная. Проникнуть на виллу трудно. В пути Зоммера тоже не
возьмешь. Так?
Повздыхали. Помолчали.
Алеша изо всех сил пытался сосредоточиться на проклятом
Зоммере, но в голову лезло совсем иное. Горячие губы… Шуршание газа… Аромат
белой кожи…
Он покачнулся – от воспоминания закружилась голова.
У тумбочки подломилась ножка. Романов едва успел соскочить –
грохнулся локтем о чугунный умывальник.
– Да что с вами сегодня? – рявкнул князь. –
Вроде не пили!
– Извините, тесно.
– Да уж, не апартамент-люкс. Итак, жду предложений,
соображений, идей.
Булошников пропищал:
– На вилле всегда шесть человек охраны. Да у Зоммера
шестеро. Много, ваше благородие.
