Должно быть, у него на время помутилось зрение – соседа
Клары певец разглядел с опозданием. И чуть не сбился с мелодии.
Проклятый итальянец сидел рядом с Кларой и поглаживал ей
запястье!
За минувший день Алеша узнал о Рафаэле Д'Арборио больше, чем
за всю предшествующую жизнь.
Это было нетрудно. В гостиничной библиотеке книги живого
классика на разных языках занимали несколько полок. Все итальянские газеты и
половина швейцарских обсуждали речь, которую Д'Арборио недавно произнес на
римской площади перед двадцатитысячной толпой. Блестящий оратор призывал
соотечественников воевать на стороне Антанты, и вся страна поддержала своего
кумира. Просто поразительно, что этот негодяй придерживался столь похвальных
взглядов! Но это его не извиняло. Глядя на портреты пучеглазого фанфарона,
Алеша ощущал, как к горлу подкатывает тяжелая, густая ненависть. Гнусный сатир!
Мерзкий пятидесятилетний старикашка!
После аплодисментов, проигнорировав вопросительный взгляд
Козловского, Алеша на минуту ушел за кулисы – выпить воды и взять себя в руки.
Вернулся, раздвинув занавес жестом супруга, распахивающего
дверь спальни, чтобы покарать преступных любовников.
Бросил аккомпаниатору:
– «Хас-Булат!»
И сжимая рукоять кинжала, завел тягучую, грозную кавказскую
песню про благородного джигита, зарезавшего неверную жену.
Клара почувствовала его обиду, послала певцу украдкой
воздушный поцелуй, и баритон сразу зазвучал мягче, глубже.
В зале закричали:
– Bravo, Romanoff!
А тем временем…
«Делонэ-бельвилль» с погашенными фарами остановился в темном
пустом переулке. Не хлопнув дверцами, вышли трое мужчин, одетых в черное и
оттого почти не различимых во мраке.
Первый вышагивал налегке, грациозной кошачьей походкой. За
ним вразвалочку шел второй, неся на плече тяжелую сумку. У третьего, огромного
детины медвежьих пропорций, в руке тоже была большущая сумка, но пустая.
Переулок вывел троицу к высокой каменной стене. Не
обменявшись ни единым словом, подозрительная компания повернула направо,
проследовала мимо наглухо запертых ворот и остановилась у старого дуба. Дерево
росло шагах в десяти от стены.
Здесь человек-кошка, он же агент первого разряда Георгий
Никашидзе, надел специальные перчатки со стальными когтями и очень сноровисто
вскарабкался на дерево. Булошников и Лютиков, присев на корточки, с интересом
наблюдали за действиями своего товарища.
Тот пребывал в отличном расположении духа. Этот человек
очень любил свою работу. По давней привычке, приступив к делу, он бормотал под
нос какое-нибудь стихотворение из тех, что сохранила его память с гимназических
лет. Дальше третьего класса чрезмерно резвый мальчуган не поднялся, поэтому
стихов запомнил немного, но превосходно обходился и этим скромным репертуаром.
Залезая на дерево, он шептал: «У лукоморья дуб зеленый».
Распутывая бечеву: «Златая цепь на дубе том».
«Златая цепь» с тихим шелестом рассекла воздух, железный
крюк зацепился за кромку стены. Без лязга, без скрежета – крюк был в чехле из
прорезиненной ткани.
С ловкостью акробата «волкодав» перелез по веревке с дуба на
стену, распластался там и стал изучать обстановку.
Его взору открылся чудесный сад: пальмы, благоуханные
тропические кусты, клумбы, стеклянные оранжереи. Но флора агента не
заинтересовала. Повертев головой, он определил местоположение часовых. Один
прохаживался у входа в дом. Второй стоял у ворот.
«И днем и ночью кот ученый всё ходит по цепи кругом», –
прошептал грузин и, пригнувшись, беззвучно пробежал по стене налево.
«…Идет направо – песнь заводит, налево – сказку говорит…».
Остановился над воротами, примерился, прыгнул сверху точно
на плечи дозорному. Короткий удар кулаком, в котором зажата свинчатка.
«Там тишина, там леший бродит…»
Охранник, дежуривший у дверей виллы, что-то услышал.
– Cosa с'е, Gino?
[1]
Держа карабин наготове, осторожно двинулся по аллее к
воротам. Прижавшийся к мохнатому стволу пальмы агент вынул метательный нож,
взвесил на руке и с сожалением спрятал обратно. Губы Никашидзе были плотно
сжаты. Лира временно умолкла.
– Gino! Gino! – всё громче звал часовой.
Лязгнул затвор.
Больше ждать было нельзя.
Скакнув из засады, агент ударил охранника в висок, подхватил
тело, аккуратно уложил на дорожку.
Прежде чем открыть ворота, щедро полил засов маслом из
бутылочки.
Соратников Никашидзе приветствовал словами:
– «И тридцать витязей прекрасных чредой из вод выходят
ясных…»
В приоткрывшуюся щель нырнул Лютиков, за ним протиснулся
Булошников. У него настроение тоже было отменное.
– Господи, отвык в штанах ходить, – хихикнул
богатырь.
Грузин посоветовал:
– А ты сними.
Посмеиваясь, агенты перебежали к дому. Сзади враскачку
шествовал Лютиков.
Все ставни первого этажа были закрыты, но сквозь жалюзи
просачивался свет – охрана бодрствовала. Потрогали дверь – на замке.
– «Избушка там на курьих ножках стоит без окон, без
дверей», – почесал затылок Никашидзе.
В ресторане
А в ресторане «Гранд-отеля», испепеляя взглядом ненавистного
итальянца, Алеша в эту самую минуту пел про отраду, что живет в высоком терему,
куда нет ходу никому.
На словах: «Я знаю, у красотки есть сторож у крыльца, но он
не загородит дорогу молодца» – Клара испуганно схватилась за сердце и помотала
головкой.
Романов зловеще усмехнулся. Дела соперника были плохи.
На вилле
Бравому Никашидзе пришла в голову отличная идея.
– Джино! Джино! – заорал он во всю глотку,
стараясь произносить непонятное слово в точности, как часовой.
Черт знает, что оно значило. Может «шухер!», а может просто
«Эй, ты чего?».
Так или иначе, сработало.
Дверь приоткрылась, высунулась усатая башка, сердито что-то
крикнула в темноту. Вероятно: «Какого беса ты разорался?»
