– Это у вас потрясение. Успокойтесь!
Когда же Романов, вырвавшись, отбежал в сторону, князь
закричал ему:
– Стойте, мальчишка! Я приказываю! Нужно взять себя в
руки! Операция провалена. Мы срочно уезжаем.
– Да, да… – лепетал Алеша, отступая всё
дальше. – Я… я ненадолго. Встретимся в гостинице.
Штабс-ротмистр гневно стиснул кулак.
– Ах вот вы о чем! Танцорка, да? Опомнитесь, Романов!
Наши товарищи погибли, а вы к девчонке на свидание! Идите сюда! Живо!
– Не могу, – твердо сказал Алеша. – Увидимся
через час. Или…
Он побежал к дороге.
– Да пропадите вы пропадом! Вы мне омерзительны! –
неслось ему вслед. – Глаза б мои вас больше не видели!
– Не увидят, Лавр Константинович, будьте
покойны, – шептал Алеша, озираясь.
Где это – «у старого платана»? Как он вообще выглядит,
платан?
У старого платана
Но первый же встречный, на Алешино счастье (или, наоборот,
несчастье) понимал по-французски и объяснил, где растет le vieux platane.
[5]
Очевидно, это была местная достопримечательность.
Дерево было видно издалека – огромное, с узловатым стволом в
несколько обхватов. Оно росло на голом, продуваемом ветрами мыске. Неподалеку
стояла коляска с поднятым верхом. Приблизившись, Романов разглядел под деревом
две фигуры: синьора Лоди и маленького, чопорного Д'Арборио, казалось, не
замечавшего, что распорядитель держит над ним клеенчатый зонт.
Поэт повернулся к молодому человеку, поправил на голове
цилиндр и красноречивым жестом достал из кармана золотые часы. Была уже
половина девятого.
– Прошу извинить, господа! – крикнул издали
запыхавшийся Алеша. – Чрезвычайные обстоятельства задержали.
Обстоятельствами поэт не заинтересовался. Его больше
занимало иное.
– Вы в самом деле желаете стреляться с пяти
шагов? – с любопытством спросил он. – Так сказал секундант.
Алеша вызывающе вскинул подбородок.
– Вы сами сказали: на любых условиях.
Усмешка тронула синеватые губы уродца.
– Сомневаетесь в своей меткости? Понимаю. Но по
европейскому дуэльному кодексу минимальное допустимое расстояние для поединка
на пистолетах – десять шагов. Иначе суд классифицирует летальный исход как
предумышленное убийство. Мне это ни к чему. Вам, я полагаю, тоже.
– Ну, значит, десять.
Романов был недоволен. Всю дорогу на ходу он тренировался:
быстро вскидывал руку с воображаемым пистолетом, нажимал на спуск. Однако
сразить противника наповал левой рукой с десяти шагов не так-то просто,
особенно если стрелять не целясь. Можно и промазать.
– Начнем, что ли? – небрежно предложил он.
Мысли в этот момент у Алеши были такие: убьют – ладно, по
крайней мере конец всем проблемам.
Это он, конечно, храбрился, сам себя подбадривал. Дистанция
в десять шагов означала, что надежды почти нет. Застрелит его мерзкий карлик и
потом еще будет Кларе хвастаться. А она поплачет-поплачет, да и утешится. В
объятьях гнусного плешивца. Мало того – Алешина смерть станет маленьким
романтическим эпизодом в биографии кумира публики. Ах, герой, ах, рыцарь чести!
Великий Д'Арборио покарал святотатца, который дерзнул покуситься на любовь
Барда!
Большое дело для заправского дуэлянта – застрелить
неопытного противника, да еще с раненой правой рукой.
Достаточно было взглянуть на змеиную улыбочку, то и дело
кривившую рот Д'Арборио, чтобы понять: этот не помилует.
И снова вспомнился Пушкин. Вернее Дантес. Наверное, юный
офицерик чувствовал себя перед дуэлью точно так же. Потерявший голову от любви,
вытащенный к барьеру немолодым ревнивцем, про которого было известно, что он
виртуозный стрелок, для развлечения убивает из пистолета ползающих по потолку
мух. А что Пушкин у местных жителей считается большим поэтом, то какая к черту
может быть поэзия на их тарабарском наречии?
Мысль про Дантеса неприятно кольнула, но не уменьшила
желания продырявить лысую голову пулей.
Больше всего Алешу бесило, что Д'Арборио взирал на него с
улыбкой. Она была, пожалуй, не язвительная, а скорее меланхоличная. Вроде как
говорящая: «такой юный, а уже на тот свет собрался». Эта самоуверенная мина
была отвратительна!
Алеша внимательно выслушал объяснение, как взводить курок. Пистолеты
были новые. Большого калибра, с нарезными стволами. Таким с десяти шагов можно,
наверное, слона свалить, а человеческий череп попросту разлетится на куски.
Здесь Романову вспомнилась еще одна дуэль, Печорина с
Грушницким. Как нечестный секундант не положил в оружие заряд. Синьор Лоди
особенного доверия не вызывал.
– Выбирать буду я! – быстро сказал Алеша.
Д'Арборио показал жестом: согласен.
Встали на барьеры, роль которых выполняли два воткнутых в
землю сука.
Бледный, торжественный Лоди всем своим показывал, что
сознает историчность происходящего.
Проходя мимо Романова, он тихонько шепнул:
– Умоляю вас, мсье… Это же великий Д'Арборио!
Ага, он великий, а я букашка, подумал Алеша. Меня раздавить
не жалко.
Но вот секундант встал поодаль, на безопасном расстоянии и
дрожащим голосом воскликнул:
– Господа… Прошу!
Со всей возможной поспешностью Алеша поднял пистолет, но,
видя, что противник никуда не торопится, стрелять не стал – появилась
возможность прицелиться получше. Пистолет был тяжелый, а рука от волнения
тряслась. Поймать на мушку высокий желтоватый лоб итальянца никак не
получалось. Нужно было метить прямо под цилиндр, уложить врага наповал, иначе
он и раненый произведет ответный выстрел. Как упавший Пушкин по Дантесу. Но
француза спасла медная пуговица на мундире. У Алеши на пальто таковых не
имелось…
Он нажал спуск.
В плечо шарахнуло отдачей, уши заложило от грохота. Из дула
вылетела струйка дыма и тут же упорхнула, сдутая ветром.
Д'Арборио стоял, не шелохнувшись. Только цилиндр с головы
исчез.
– Grazie a Dio!
[6]
– возопил
распорядитель, картинно простирая руки к небу, а потом еще и преклонил колена.
Воистину даже один итальянец – это уже аудитория.
Поэт поднял свой головной убор, просунул палец в дырку на
тулье.
– Превосходный выстрел. Теперь я.
И тоже переложил пистолет из правой руки в левую. Дешевый
позер!
Нет, не дешевый, сказал себе Романов. Дешевый не позволил бы
мне выстрелить первым…
