В кабинет развалистой походкой вошел сутулый человек с
неподвижным лицом, черты которого наверняка заинтересовали бы сторонника
криминально-физиогномической теории Ламброзо.
Вместо приветствия подозрительный тип дернул углом ртом в
сторону штабс-ротмистра, а в Алешу всверлился жестким, как фреза, взглядом.
– Давай, – приказал князь, – показывай.
Только о приветливой улыбке не забывай. Я тебе объяснял!
Губы Лютикова скривились в презрительной ухмылочке. Он
извлек из кармана колоду карт и с невероятной ловкостью погонял ее разноцветной
радугой из ладони в ладонь. Выудил первую попавшуюся – это оказался туз треф.
Скривился, порвал на мелкие кусочки. Снова перетасовал, снова вынул – туз треф.
Порвал. И так третий раз, четвертый.
– Покажите колоду, – сказал Алеша.
– Пажа-алста.
Все тридцать шесть карт были на месте. Трефовый туз тоже.
Лютиков перемешал колоду, не глядя выудил из нее
злосчастного туза, предал лютой казни.
– Покажите теперь!
Ага, карт осталось тридцать пять!
– Туза нет, – констатировал Романов.
– Как это нет? Вон он он.
Иллюзионист извлек целого и невредимого повелителя треф из
Алешиного нагрудного кармана.
– Ну как? – спросил гордый за своего кандидата
Козловский. – Правда молодец? Над улыбкой только надо еще поработать.
– Вашбродь, корму подымите, – попросил
фокусник. – Со стула.
И вынул из-под штабс-ротмистра еще одного трефового туза.
Потом из-под правого погона. Из-под левого. Из княжьего уха. Из-за воротника.
Сказал с растяжечкой:
– Самая поганая карта. Никакой от нее жисти нет.
– Как вы это делаете? – заинтересовался Алеша.
Ответом ему была лишь снисходительная усмешечка.
– Филя – легендарный «медвежатник», – объяснил
штабс-ротмистр, любовно глядя на Лютикова. – Любые сейфы, как орехи,
щелкает. Как началась война, проникся патриотизмом, с уголовным прошлым
покончил. Ты ведь в завязке, Лютиков?
– До победы над немцем – железно, – пообещал патриот.
С тяжелым вздохом Алеша развел руками:
– Ну, если нужен для дела, пускай будет. Пойдет как
артист оригинального жанра.
– Молодец, Лютиков! – Козловский просиял. –
Зови сюда Гулыгу. Это, Алексей Парисович, «волкодав», мастер по захвату.
Отобран в отряд, потому что здорово сочиняет комические куплеты. Имеет у
сослуживцев большущий успех.
На смену уголовнику явился мелкий мужчинка с несоразмерно
большими руками, в которых он держал кокетливую гармонику.
– Здравия желаю! Прикажете исполнять?
– Валяй! С душой, как умеешь!
Физиономия Гулыги вся пошла мелкими лучиками, один глаз
хитро подмигнул.
– Й-эх!
У моей молодки
На бахче арбузы.
Чуть пониже подбородку,
Чуть повыше пуза!
Певец изобразил при помощи своего музыкального инструмента
огромный бюст, и князь зашелся смехом. Отбивая каблуками подобие чечетки,
Гулыга исполнил второй куплет, еще заковыристей предыдущего:
У моей голубки
Аж четыре губки.
Две для поцелуя,
Две для пользы …обчества!
Князь от хохота согнулся пополам, обессилено замахал рукой.
Зато Алеша сидел мрачнее тучи и после первой же строки третьего куплета («У
моей Аниськи…») прервал выступление:
– Спасибо, господин Гулыга. Можете идти. – А когда
за кандидатом закрылась дверь, отрезал. – Нет, Лавр Константинович, для
Швейцарии это не годится.
– Да? – Козловский был обескуражен. – А нашим
всем нравится… По захвату у меня, впрочем, еще один кандидат есть. Эй! –
крикнул он. – Давайте сюда Никашидзе!
Минуту спустя из коридора, грациозно покачивая бедрами,
вошел умопомрачительный франт: сверкающий пробор, усишки в ниточку, атласная
жилетка, на пальце – огромный сверкающий камень, отчасти похожий на бриллиант.
– …Джиуджицу знает, всеми видами оружия владеет.
Особенно по холодному мастак, – дошептывал штабс-ротмистр.
– А что может для концертной программы? – строго
спросил вошедший в роль экзаменатора Алеша.
– Покажи что умеешь, Никашидзе.
Брюнет сахарно улыбнулся, зачем-то расстегнул модный широкий
пиджак.
– Ничего, если попорчу-с? – кивнул он на черную,
школьного вида доску, где была прикноплена большая фотокарточка какого-то
бородатого господина, а внизу мелом написано: «Капитан Отто Зингер, он же
Лейбович, он же Лошадников».
Взмахом руки князь показал: можно.
Быстрым движением агент откинул полу пиджака. Блеснули
какие-то металлические полоски – Романов даже не успел их разглядеть.
Несколькими бросками, до того стремительными, что у Алеши замелькало в глазах,
Никашидзе кинул один за другим четыре ножа, которые вонзились в снимок по
периметру лица, оставив его нетронутым.
Подержав многозначительную паузу, Алеша обронил:
– Ну, предположим. Хорошо бы еще какую-нибудь барышню
беззащитной внешности – в качестве мишени. Тоненькую блондинку с кудряшками.
Чтоб публика охала.
Штабс-ротмистр виновато развел руками:
– У нас барышень нет, и уж особенно – беззащитной внешности.
Может, на месте наймем какую-нибудь. Ты как думаешь, Георгий?
– Зачем наймем? Добровольно пойдет-с. Не извольте
беспокоиться, ваше благородие.
Кавказец пригладил завиток на виске, самодовольно улыбнулся.
– Что ты ходок знаменитый, мне известно, но как ты с
иностранкой объяснишься?
– Обижаете, ваше благородие. Мне хоть эфиопку – всё
одно-с. У Георгия Никашидзе осечек не бывает.
– Ладно, принят. Зови Булошникова. Это, Алексей
Парисович, на амплуа силача. Наш Илья Муромец. Что-нибудь взломать, поднять,
вышибить. Не человек – паровоз. Десять пудов на плечах выносит. Картотека, надо
полагать, тяжеленька.
Очень большой человек, задевший дверной косяк сразу обоими
плечами, сказал неожиданно тонким, бабьим голосишком:
– Здравия желаю.
Лицо у него было круглое, пухлое, с розовой, как у младенца,
кожей. Фигура, как у куклы-матрешки. Кисть руки – безволосая, толстая и
короткопалая – напоминала раздутое молоком вымя.
