На том конце телефонной линии послышалось какое-то осиное жужжание. Повесили трубку.
— Сукин сын!
Мэнни швырнул телефон, я подхватил.
— Кто-нибудь, наденьте на меня смирительную рубашку, это дурдом какой-то! Так о чем это я? Вы оба!
Он указал на нас.
— Даю вам два дня, а не три. Либо вы по-хорошему предъявите мне чудовище наяву и при божьем свете, либо…
И тут наружная дверь павильона открылась. В ослепительном свете солнца появился коротышка в черном костюме, один из шоферов киностудии.
— Ну что еще? — заорал Мэнни.
— Мы его пригнали сюда, но мотор заглох. Вот, только что починили.
— Так проваливайте отсюда, ради бога!
Мэнни бросился к нему с поднятым кулаком, но дверь с грохотом захлопнулась, коротышка исчез, и Мэнни пришлось обрушить весь свой гнев на нас.
— К вечеру пятницы все должно быть готово окончательно. Сдайте мне работу, или вы больше никогда работы не получите, ни тот ни другой.
— А это, — спокойно спросил Рой, — мы можем оставить себе? Гринтаун, Иллинойс, кабинеты? Теперь, когда вы видели наши результаты, хотите сделать из нас дурачков?
Мэнни оглянулся и довольно долго молчал, окидывая взглядом эту необыкновенную, затерянную во времени страну, как ребенок на фабрике фейерверков.
— Черт, — вздохнул он, на мгновение забыв о своих проблемах, — приходится признать, что вы действительно это сделали.
Он замолк, рассердившись на собственную похвалу, и резко сменил тему.
— Ладно, кончайте болтать и хватит рассиживаться!
Бах! И он ушел, хлопнув дверью. Стоя посреди нашего доисторического ландшафта, затерянного во времени, мы с Роем смотрели друг на друга.
— Все страньше и страньше, — сказал Рой. — Ты и вправду собираешься это сделать? Написать две версии одного сценария? Одну для него, другую для нас?
— Ага! Точно.
— И как ты собираешься это сделать?
— Черт побери, — ответил я, — я занимался этим пятнадцать лет, написал сотню рассказов для палп-журналов, один рассказ в неделю, сто недель подряд, а тут два наброска сценария за два дня? И оба блестящие? Доверься мне.
— Ладно, верю-верю.
Наступило долгое молчание, затем Рой сказал:
— Так что, пойдем посмотрим?
— Посмотрим? На что?
— На покойника, которого ты встретил. Под дождем. Вчера ночью. Там, на стене. Погоди.
Рой подошел к огромной двойной двери павильона. Я последовал за ним. Он открыл дверь. Мы выглянули наружу.
Черный, украшенный искусной резьбой катафалк с прозрачными стеклами как раз уезжал прочь по аллее киностудии, мотор с прогоревшим глушителем страшно ревел.
— Держу пари, я знаю, куда он поехал, — сказал Рой.
7
Мы объехали вокруг киностудии по Гауэр-стрит на потрепанном роевском «фордике» 1927 года выпуска.
Мы не видели, как черный катафалк въехал на кладбище, но когда мы подкатили к воротам и остановились, похоронная машина как раз выезжала из аллеи между надгробиями.
Минуя нас, катафалк вывез гроб на залитую ярким солнечным светом улицу.
Мы повернули головы, провожая взглядом черный автомобиль, выезжающий из ворот с тихим шуршанием, почти неслышным, словно полярное дыхание арктических льдин.
— В первый раз вижу, чтобы катафалк вывозил гроб с кладбища. Опоздали!
Я обернулся и увидел хвост автомобиля, направлявшегося на восток, обратно в сторону киностудии.
— Куда опоздали?
— К твоему покойнику, идиот! Идем!
Мы уже почти подошли к дальней стене кладбища, как Рой вдруг остановился.
— Господи, это ж его могила.
Я посмотрел туда же, куда смотрел Рой, — футах в десяти над нами на мраморе было выгравировано:
ДЖ. Ч. АРБУТНОТ,
1884–1934
ПОКОЙСЯ С МИРОМ
Это был один из тех похожих на древнегреческий храм склепов, где хоронят знаменитостей: запертая на замок чугунная решетка, а за ней массивная внутренняя дверь из дерева и бронзы.
— Не мог же он сам выйти оттуда, а?
— Нет, но что-то там было, на лестнице, и я узнал его лицо. А кто-то другой знал, что я это лицо узнаю, и позвал меня посмотреть.
— Замолчи. Идем.
Мы пошли по дорожке.
— Гляди в оба. Мы ведь не хотим, чтобы нас застукали за этим глупым занятием.
Мы подошли к стене. Разумеется, на ней ничего не было.
— Я же говорил: даже если тело было здесь, мы опоздали, — вздохнул Рой и окинул взглядом стену.
— Нет, посмотри-ка. Вон там.
Я указал на вершину стены. На ней виднелись две отметины, словно что-то прислоняли к ее верхнему краю.
— Лестница?
— И еще здесь, внизу.
Примерно в пяти футах, под соответствующим углом, у подножия стены в траве было два полудюймовых углубления от лестницы.
— И здесь. Видишь?
Я показал Рою продолговатую вмятину на траве, там, куда упало что-то тяжелое.
— Так-так, — пробормотал Рой. — Похоже, Хеллоуин продолжается.
Рой присел на траву и длинными костлявыми пальцами провел по отпечатку, оставленному тяжелым телом — всего двенадцать часов назад оно лежало здесь под холодным дождем.
Я присел рядом с Роем, разглядывая продолговатое углубление, и вздрогнул.
— Я… — начал было я, но осекся.
Ибо между нами легла чья-то тень.
— Добрый день!
Над нами грозно возвышался дневной кладбищенский сторож.
Я бросил на Роя быстрый взгляд.
— Это та могила? Давно здесь не был. Это…
Надгробная плита по соседству была засыпана листьями. Я смахнул пыль. Под нею оказалась полустертая надпись: «СМАЙТ. 1875–1929».
— Это она! Дедушка, дорогой! — воскликнул Рой. — Бедняга. Умер от воспаления легких. — Рой помог мне смести оставшуюся пыль. — Я так любил его. Он…
— А где ваши цветы? — спросил суровый голос над нами.
Мы с Роем так и застыли.
— У мамы, она принесет, — сказал Рой. — Мы пошли вперед, чтобы найти могилу. — Рой оглянулся через плечо. — Да вон и мама.
Кладбищенский сторож, человек немолодой и весьма недоверчивый, чье лицо очень смахивало на потертый надгробный камень, бросил взгляд в сторону ворот.
Вдалеке, где-то возле бульвара Санта-Моника, по улице шла женщина с букетом цветов.
