Стена в гостиной снова стала темной.
Я услышал невнятный звук, сорвавшийся с моих губ.
— Глаза, — прошептал я.
Пошарив рукой в темноте, я перемотал пленку и пустил заново.
— Смотри, смотри, о, смотри! — вскрикнул я.
Камера наехала крупным планом на лицо.
Дикие глаза неподвижно смотрели на нас в безумной конвульсии.
— Это не глиняная кукла!
— Нет? — удивился Крамли.
— Это Рой!
— Рой?!
— В гриме, как будто бы он — чудовище!
— Не может быть!
Лицо слегка повернулось, живые глаза покосились в сторону.
— Рой…
И вновь наступила темнота.
Так же как тогда, под куполом собора Парижской Богоматери, чудовище посмотрело на меня — тем же взглядом, а потом отступило назад и исчезло…
— Господи! — выговорил наконец Крамли, глядя на стену. — И эта штука свободно разгуливает ночью по кладбищу?
— Или Рой разгуливает.
— Но это же глупо! Зачем ему это делать?!
— Человек-чудовище стал причиной всех его несчастий, из-за него Роя уволили и чуть не убили. Что еще остается делать, как не притвориться чудовищем, стать им: вдруг кто увидит. Если Рой Холдстром в гриме и прячется, он перестает существовать.
— И все равно глупо!
— Вся жизнь его — сплошная глупость, это точно, — согласился я. — А теперь? Теперь все всерьез!
— И какая ему от этого выгода?
— Месть.
— Месть?!
— Чтобы чудовище погибло от рук чудовища, — сказал я.
— Нет-нет. — Крамли замотал головой, — Бред какой-то. Запусти еще раз пленку!
Я запустил. По нашим лицам пронеслась череда картин.
— Это не Рой! — воскликнул Крамли. — Это глиняная скульптура, анимация!
— Нет, — сказал я и выключил проектор.
Мы сидели в темноте.
Констанция издала какой-то странный звук.
— О, знаете, что это? — сказал Генри. — Плач.
57
— Я боюсь идти домой, — сказала Констанция.
— А кто сказал, что ты должна идти домой? — ответил Крамли. — Бери раскладушку, выбирай любую комнату или спи среди джунглей.
— Нет, — прошептала она. — Это его место.
Мы все посмотрели на белую стену, где, словно отпечаток на сетчатке глаза, медленно угасал образ чудовища.
— Он не стал нас преследовать, — сказал Крамли.
— А вдруг? — Констанция шмыгнула носом. — Я не хочу ночевать одна в чертовом пустом доме у чертова океана, полного монстров. Я уже стара. И еще знайте: я собираюсь попросить какого-нибудь хмыря — помоги ему Бог — взять меня в жены.
Она взглянула в окно на джунгли, туда, где ночной ветер шевелил пальмовые листья и высокую траву.
— Он там.
— Прекрати, — сказал Крамли. — Мы даже не знаем, гнался ли за нами вообще кто-нибудь по кладбищенскому туннелю до самого кабинета. Не знаем, кто захлопнул дверь склепа. Может, это был ветер.
— Всегда так… — Констанция дрожала, как человек, погружающийся в трясину долгого зимнего недуга. — И что теперь?
Она откинулась в кресле, дрожа и обхватив руками себя за локти.
— Вот.
Крамли выложил на кухонный стол подборку фотокопий газетных статей. Три дюжины заметок, больших и маленьких, о последнем дне октября и первой неделе ноября 1934 года.
«АРБУТНОТ, КИНОМАГНАТ, ПОГИБ В АВТОКАТАСТРОФЕ» — гласил первый заголовок. «К. Пек Слоун, первый помощник продюсера студии „Максимус“, погиб в той же аварии вместе со своей женой Эмили».
Крамли постучал пальцем по третьей статейке. «Слоуны похоронены в один день с Арбутнотом. Заупокойная служба прошла в той же церкви напротив кладбища. Все похоронены на одном кладбище за стеной студии».
— Когда произошла авария?
— В три утра. На пересечении бульваров Гувера и Санта-Моники!
— Боже мой! На углу возле кладбища! И примерно в квартале от киностудии!
— Потрясающе удобно, правда?
— Далеко ходить не надо. Умираешь прямо возле морга, им остается только затащить тебя внутрь.
Нахмурившийся Крамли бросил взгляд на другую газетную колонку.
— Похоже, у них была чумовая вечеринка в честь Хеллоуина.
— А Слоун и Арбутнот там были?
— Здесь сказано, что Док Филипс предложил отвезти их домой, но они были пьяны и отказались. Док поехал на своей машине впереди, расчищая путь их машинам, и промчался на желтый свет. Арбутнот и Слоун поехали за ним, но уже на красный. И в них едва не врезалась какая-то неизвестная машина. Единственный автомобиль на улице в три часа ночи! Арбутнот и Слоун резко свернули, потеряли управление и врезались в телефонный столб. Док Филипс тут же подоспел со своей аптечкой. Но было уже бесполезно. Все мертвы. Трупы отвезли в морг, в ста ярдах оттуда.
— Господи боже! — произнес я. — Чисто сработано, черт побери!
— М-да, — задумчиво проговорил Крамли. — Вот и возьми его теперь за задницу, этого таблеточного аналитика-предсказателя Дока Филипса. На месте аварии оказался случайно. А теперь заведует медпомощью на студии, а заодно и полицией! Это он отвез тела в морг. Он как распорядитель готовил их к погребению. Верно? У него на кладбище все схвачено. В начале двадцатых он помогал рыть первые могилы. Принимал роды, провожал в последний путь, а в промежутках — лечил.
«А мурашки и в самом деле ползают», — думал я, ощупывая свои верхние конечности.
— Кто подписывал свидетельства о смерти? Док Филипс?
— Я уж думал, ты никогда не спросишь.
Крамли кивнул.
Наконец Констанция, присев, как ледяной истукан, на краешек дивана и бессмысленно глядя на газетные вырезки, произнесла, едва шевеля губами:
— Где кровать?
Я отвел ее в соседнюю комнату и посадил на кровать. Она взяла мои руки, словно это была раскрытая Библия, и сделала глубокий вдох.
— Малыш, кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, что твое тело пахнет как кукурузные хлопья, а твое дыхание как мед?
— Таким был Герберт Уэллс. Он сводил женщин с ума.
— Меня уже поздно сводить с ума. Боже, какая она счастливая, твоя жена: ночью в кровати ее ждет здоровая пища.
Она со вздохом легла. Я сел на пол, ожидая, что она закроет глаза.
— Как тебе удалось, — прошептала она, — за три года нисколько не постареть, в то время как я состарилась на тысячу лет?
