— Фриц! — воскликнул я.
Ибо весь этот алтарь был заполнен мятными ликерами, бренди, виски, коньяками, портвейнами, бургундским и бордо, которые лежали на полках слоями хрусталя и выпуклого сверкающего стекла. Все это переливалось, как подводная пещера, откуда косяками могли бы выплывать искрящиеся бутыли. Над нею и вокруг нее было развешано бессчетное множество резных скульптур из шведского хрусталя, стеклянные фигурки Лалика,
[186]
уотерфордские
[187]
штуки. Это был парадный трон, ложе, где появился на свет Людовик XIV, гробница Эхнатона, коронационная зала Наполеона. Это была витрина магазина игрушек в ночь Рождественского сочельника.
Это было…
— Как ты знаешь, — сказал я, — я пью редко…
У Фрица выпал монокль. Он поймал его и вставил на место.
— Что будешь пить? — рявкнул он.
Мне удалось избежать его презрительности, вспомнив вино, о котором он сам как-то упоминал при мне.
— «Кортон»,
[188]
— сказал я, — тридцать восьмого года.
— Ты действительно думаешь, что я открою свое лучшее вино для такого, как ты?
Я с трудом сглотнул слюну и кивнул.
Выждав момент, он подскочил ко мне и взметнул вверх свой кулак, словно собираясь одним ударом свалить меня на пол. Затем кулак опустился, с неким изяществом, рука Фрица открыла дверцу стеклянного шкафа и достала оттуда бутылку.
«Кортон», 1938 год.
Он стал закручивать штопор, скрипя зубами и поглядывая на меня.
— Я буду следить за каждым твоим глотком, — проворчал он. — И если замечу на твоем лице хоть малейший намек на то, что тебе не нравится… чпок!
Он красиво вытащил пробку и, поставив бутылку, вдохнул аромат.
— Ладно, — вздохнул он, — хотя фильму конец, посмотрим-ка, что натворил наш вундеркинд!
Он плюхнулся в кресло и пролистал мои новые страницы.
— Дай-ка почитаю твой несносный текст. Хотя к чему притворяться, будто мы снова вернемся на эту скотобойню, — бог его знает!
Фриц прикрыл левый глаз, а правый за сверкающим стеклом быстро забегал по строчкам. Закончив, он швырнул листки на пол и сердито кивнул Мэгги, чтобы та их подняла. Пока она это делала, Фриц наблюдал за ее лицом, наливая себе вино.
— Ну?! — крикнул он в нетерпении.
Мэгги взяла рукопись себе на колени и положила на нее руки, словно это было Евангелие.
— Я могу расплакаться. Ну вот! Я плачу.
— Перестань разыгрывать комедию! — Фриц залпом проглотил свое вино и застыл, сердясь на меня за то, что я заставил его выпить так поспешно. — Ты не мог написать это всего за несколько часов!
— Прости, — робко извинился я. — Хорошо получается только тогда, когда работаешь быстро. Стоит замедлиться, и ты начинаешь думать о том, что делаешь, и получается плохо.
— Думать вредно, так? — спросил Фриц. — Ты что, сидишь на своих мозгах, когда печатаешь?
— Понятия не имею. Э, неплохое винцо.
— Неплохое! — Фриц в гневе возвел глаза к потолку. — Это «Кортон» тридцать восьмого года, а он говорит «неплохое»! Да это лучше, чем все твои чертовы карамельки, которые ты жуешь все время на студии, я видел. Лучше, чем все женщины мира. Почти.
— Это вино, — быстро исправился я, — почти так же прекрасно, как твои фильмы.
— Великолепно. — Фриц, польщенный, улыбнулся. — А ты парень смышленый.
Фриц вновь наполнил мой бокал и вернул мне медаль почета, свой монокль.
— Ну что ж, юный знаток вин, зачем еще вы пожаловали?
Удобный момент настал.
— Фриц, — начал я, — тридцать первого октября тысяча девятьсот тридцать четвертого года ты был режиссером, оператором и монтажером фильма под названием «Безумная вечеринка».
Фриц лежал, откинувшись в своем кресле, вытянув ноги, держа в руке бокал с вином. Его левая рука потянулась к карману, где должен был лежать монокль.
Губы Фрица нехотя, невозмутимо приоткрылись:
— Повтори?
— Ночь Хеллоуина, тридцать четвертый год…
— Еще. — Фриц, закрыв глаза, протянул мне свой бокал.
Я налил.
— Если прольешь, я спущу тебя с лестницы.
Лицо Фрица было обращено в потолок. Почувствовав, что бокал отяжелел от вина, он кивнул и оторвался от кресла, чтобы наполнить мой.
— Откуда, — губы Фрица шевелились как будто отдельно от всего его невозмутимого лица, — ты узнал об этом идиотском фильме с таким дурацким названием?
— Он был снят, но не на пленку. Ты был его режиссером, наверное, часа два. Хочешь, перечислю актеров, игравших в ту ночь?
Фриц открыл один глаз и попытался без монокля сфокусировать взгляд на противоположной стороне комнаты.
— Констанция Раттиган, — по памяти стал перечислять я, — Иисус, Док Филипс, Мэнни Либер, Станислав Грок, Арбутнот, Слоун и его жена, Эмили Слоун.
— Черт, неплохой состав, — сказал Фриц.
— Не хочешь рассказать мне, как все было?
Фриц медленно поднялся в кресле, чертыхнулся, допил вино, затем, ссутулившись, сел над своим стаканом и долго смотрел в него. Потом прищурился и сказал:
— Что ж, рассказать наконец придется. Все эти годы я ждал случая, чтобы выплеснуть это из себя. Так вот… кто-то должен был взять на себя режиссуру. Сценария не было. Сплошное безумие. Меня пригласили в последний момент.
— И какая часть этого была твоей импровизацией? — спросил я.
— Большая часть, да нет, все от начала до конца, — сказал Фриц. — Повсюду были трупы. Вернее, не трупы. Люди и море крови. Я всю ночь не выпускал камеру из рук, ты же знаешь, такая вечеринка, к тому же всем нравится заставать людей врасплох, по крайней мере мне. Первая часть вечера прошла отлично. Люди кричали, бегали туда-сюда по студии и по туннелю, танцевали на кладбище под джаз-банд. Было безумно и потрясающе весело. Пока все не пошло вразнос. Я об аварии. К тому моменту, ты прав, у меня в шестнадцатимиллиметровой камере уже не было пленки. И я стал отдавать приказы. Бежать сюда. Бежать туда. Не звать полицию. Убрать машины. Наполнить церковную кружку.
