— Не я ему позвонил, — проговорили мои губы. — Он сам позвонил мне!
— Дай-ка мне!
Крамли набрал номер.
— Я по поводу больничного… — начал он.
68
Студия была наглухо закрыта: там царили опустошение, темнота и смерть.
Впервые за тридцать пять лет у ворот стоял всего один охранник. Ни в одном из зданий не горел свет. Лишь несколько фонарей освещали перекрестки аллей, которые вели к собору Парижской Богоматери, если он все еще стоял на месте, мимо исчезнувшей навсегда Голгофы, и упирались в ограду кладбища.
«Господи, — подумал я, — вот они, мои два города. Только ныне они оба холодны, оба темны, между ними нет никакой разницы. Стоят бок о бок, города-близнецы: в одном царят лужайки и холодный мрамор, в другом, по эту сторону, — человек: мрачный, жестокий, все презирающий, как сама Смерть. Он повелевает мэрами и шерифами, полицией с ее ночными псами, телефонными сетями, протянувшимся к банкам Восточного побережья».
Наверное, я был единственным живым существом на всем пути, по которому я шел, дрожа от страха, из одного мертвого города в другой.
Я подошел к воротам.
— Ради бога, — произнес за моей спиной Крамли, — не делай этого!
— Я должен, — ответил я. — Чудовищу известно, где находится каждый из нас. Он мог бы прийти в дом к тебе, или к Констанции, или к Генри и нас уничтожить. Но теперь, мне кажется, он этого не сделает. Кто-то окончательно выследил нас и сделал это для него. Согласись, нет никакого способа его остановить. Ни одного доказательства. Никакого закона, чтобы его арестовать. Нет такого суда, который бы выслушал нас. И нет такой тюрьмы, которая бы его приняла. Но я не хочу, чтобы меня вышвырнули на улицу или прибили в собственной постели. Господи, Крамли, я не могу томиться и ждать. В конце концов, ты же слышал его голос. Не думаю, что он может отправиться куда-либо, кроме как на тот свет. Его постигло что-то страшное, и ему нужно поговорить.
— Поговорить! — вскричал Крамли. — Что-то вроде «Сиди смирно, пока я не трахну тебя по башке»?!
— Поговорить.
Я стоял в воротах и смотрел на длинную улицу впереди.
Стояния Крестного пути:
Стена, от которой я убегал в канун Дня всех святых.
Гринтаун, где мы с Роем по-настоящему жили.
Павильон 13, где была создана и разрушена фигура чудовища.
Столярная мастерская, где был спрятан гроб, а позже сожжен.
Комната Мэгги Ботуин, по стене которой скользил силуэт Арбутнота.
Столовая, где апостолы от кино преломляли черствый хлеб и пили Христово вино.
Голгофа, которой ныне нет, и звездный круг, вращающийся над нею, и Христос, давным-давно второй раз сошедший в могилу, так что чудо с рыбой уже не повторится.
— К черту все, — сказал Крамли у меня за спиной. — Пойду с тобой.
Я отрицательно покачал головой:
— Нет. Ты что, хочешь неделями и месяцами бродить кругом в поисках чудовища? Он будет прятаться от тебя. Сейчас он открылся мне, быть может, затем, чтобы рассказать о пропавших людях. Ты что, намерен получить разрешение на вскрытие сотни могил за этой стеной? Думаешь, город даст тебе в руки лопату и позволит откопать Иисуса, Кларенса, Грока и Дока Филипса?! Мы никогда их больше не увидим, если только Человек-чудовище не покажет нам. Так что подожди у входа на кладбище. Обойди вокруг квартала раз восемь—десять. Может, я выскочу с криками из каких-нибудь ворот, а может, просто выйду.
— Ладно. — Голос Крамли звучал тоскливо. — Иди, пусть тебя убьют! — Он вздохнул. — Эх! Черт! Держи.
— Пистолет? — воскликнул я. — Я боюсь оружия!
— Возьми. Положи пистолет в один карман, а пули в другой.
— Нет!
— Бери! — Крамли сунул мне пистолет в руку. Я взял.
— Возвращайся целым и невредимым!
— Слушаюсь, сэр, — ответил я.
Я вошел внутрь. Киностудия приняла на себя мой груз. Я почувствовал, как она прогнулась в ночи под моей тяжестью.
В любое мгновение последние из оставшихся зданий могли, словно подстреленные слоны, рухнуть на колени; их гниющее мясо достанется собакам, кости — ночным птицам.
Я пошел по улице, все еще надеясь, что Крамли окликнет меня. Тишина.
У третьей аллеи я остановился. Мне захотелось взглянуть в сторону, туда, где был Гринтаун, штат Иллинойс. Но не стал. Если его башенки, эркеры, игрушечные мансарда и винные погреба уже срыты экскаваторами и пожраны термитами, я не буду на это смотреть.
На здании администрации горел всего один маленький фонарь.
Дверь была не заперта.
Я сделал глубокий вдох и вошел.
Дурак. Идиот. Кретин. Маразматик.
Я бормотал эту литанию, поднимаясь наверх.
Я взялся за ручку двери. Заперто.
— Слава богу!
Я уже собрался было бежать, как вдруг…
Щелкнули механизмы.
Дверь кабинета медленно распахнулась.
«Пистолет», — подумал я. И нащупал в одном кармане оружие, в другом — патроны.
Я сделал полшага вперед.
Кабинет освещала лишь лампа над картиной, висящей на противоположной от меня, западной стене. Я пошел вперед, бесшумно ступая по полу.
Вокруг были все те же пустые диваны, кресла и огромный пустой стол с единственным телефоном.
И большое кресло, которое на сей раз не пустовало.
Я слышал его дыхание во тьме — долгое, медленное и тяжелое, как дыхание громадного животного.
И смутно различимая, массивная фигура человека, сидящего в этом кресле.
Я споткнулся о стул. От этого удара мое сердце едва не остановилось.
Я украдкой взглянул на фигуру в дальнем конце комнаты и ничего не разглядел. Его голова была опущена, лицо оставалось в тени, большие руки и огромные, как лапы, ладони были вытянуты вперед и покоились на столе. Вздох. Вдох-выдох.
Голова и лицо Человека-чудовища поднялись, обратившись к свету.
На меня уставились горящие глаза.
Он колыхался, как огромное черное тесто под паром.
Массивная плоть стонала, когда фигура поворачивалась.
Я протянул руку к выключателю. Рана-которая-была-ртом растянулась и обнажилась.
— Не надо! — Огромная тень протянула свою длинную руку.
Я услышал, как повернулся телефонный диск: один раз, два. Затем жужжание, щелканье. Я повернул выключатель. Света не было. Запоры двери снова вернулись на место.
Молчание. А дальше…
…раздался шум втягиваемого воздуха, затем столь же шумный выдох:
