– А я-то думал, что и сегодня вечером вас пригласят куда-нибудь развлечься и развлекать, – заметил Антонио, выдвинул для Алессандры стул, затем уселся напротив.
– Верно. Но так сложились обстоятельства, что вечер выдался свободный. Похоже, один из моих патронов нашел себе более интересную компанию.
– Уж не знаю, что и ответить на столь новый и уникальный вызов моей галантности. Должен ли я поздравить вас с нежданно выпавшей возможностью искупить грехи недели, или же, напротив, посочувствовать потере выгодного клиента? Признаюсь, я в замешательстве. Хотя, должен сказать, печали на вашем прелестном личике не заметно.
Алессандра рассмеялась.
– А я нисколько и не печалюсь! И потом, мне вовсе не нужны ни ваши поздравления, ни соболезнования.
– А как прошел вчерашний вечер? Наверное, замечательно? Имели ли вы успех?
– Столько вопросов сразу! Вы-то сами, наверное, просто умирали от скуки.
– Напротив. Пока вы завоевывали все сердца подряд, я молился за спасение вашей души.
Он произнес эти слова мрачным голосом, и Алессандра на секунду даже поверила, что говорит он искренне, но затем заметила лукавую искорку в его глазах.
– Шутите! Смеетесь надо мной!
– Однако признайтесь, на миг вы поверили.
– Всего лишь на миг. И потом, не слишком-то вы сами похожи на святого. Уверена, не будь вы больны, с охотой присоединились бы к самым нескромным утехам, верно?
– Возможно. Но если даже и так, заявил бы во всеуслышание, что целиком нахожусь под влиянием одной венецианской куртизанки.
Бьянка внесла поднос. На нем стояли тарелки с оливками и супница.
– Мне кажется, вы находите какое-то особое удовольствие в мысли о том, что я порочна, – заметила Алессандра после того, как Бьянка ушла.
– Ошибаетесь. Просто хочу постичь ваш характер.
– Прежде всего, я венецианка, во-вторых, христианка. Так здесь у нас принято говорить, и думаю, это в равной степени относится и ко мне.
– Так вы не считаете свой образ жизни греховным?
Алессандра замялась, всего на долю секунды.
– Нет, не считаю.
Она никогда не чувствовала необходимости делиться своими опасениями с кем-то еще.
– В таком случае скажите-ка мне, как это получилось, что у вас нет детей? Разве искусственно предотвращать их зачатие не смертный грех?
– Церковь может называть это грехом. Я же называю здравым смыслом и добротой. У меня нет никакого желания плодить на свет безотцовщину для сиротских приютов. И чтобы вы не считали, что все венецианские женщины столь же греховны, позвольте уверить в обратном. У нас в Венеции полно незаконнорожденных. – Алессандра улыбнулась. – Многие из них, впрочем, родились вовсе не здесь.
Антонио громко расхохотался.
– Сам напросился. Должен признаться, я никогда не был особо набожным человеком. А церковь невзлюбил еще с детства. Все члены моей семьи ходили в самый большой храм Памплоны, мне почему-то он казался страшным местом. Частенько приходилось тащить меня туда силой, а я брыкался и отбивался, как мог.
– Вы боитесь церкви?
– Да, боялся, когда был мальчишкой. А став постарше, просто старался там не задерживаться.
– Но теперь-то не боитесь?
– Нет. – Он улыбнулся. – Но, идя туда, всегда беру с собой шпагу. На всякий случай.
– Как-то не сочетается все это, фехтование, то есть борьба, и молитвы, вам не кажется?
– Вы будете удивлены. На поле брани молитвы звучат довольно часто. И искренне.
– Вам нравится быть солдатом?
– Наверное. Как-то не слишком об этом задумывался. Этот путь избрали для меня другие, и вроде бы я там не из худших. Даже не представляю другой жизни. Отец, да упокой Господь его душу, постоянно корил меня за недисциплинированность, но все изменилось, когда я оказался на службе у герцога.
– Герцога Оссуны?
– Да.
– Так вам нравится служить под его командованием?
– В каком смысле?
– По-моему, вопрос достаточно прост. И ваш отказ ответить на него столь же просто и прямо заставляет заподозрить нечто иное.
– Да ничего я не отказываюсь. Герцог – человек умный и дальновидный и правит Неаполем превосходно.
– У нас, венецианцев, другое мнение на сей счет. Мы смотрим на него как на мошенника и негодяя, который нападает на наш флот без всяких на то оснований. И еще ходят слухи, будто он богаче всех своих подданных, о которых не слишком заботится.
– Пользуется привилегиями власти, как и всякий другой начальник или наместник.
– Так вы его еще и защищаете!
– А как же иначе.
– Стало быть, верите в беспрекословное подчинение?
Антонио стиснул зубы, на щеках его заиграли желваки.
– Это долг солдата. И еще, смею добавить, – долг куртизанки, если она хочет сохранить хорошие отношения с человеком, от которого зависит ее благополучие.
– Мое сердце и мысли принадлежат только мне, никому больше.
Алессандра позвонила в колокольчик. Вошла Бьянка.
– Знаешь, я не голодна, можешь убрать мой прибор. А вы продолжайте, если есть такое желание.
И Алессандра, поднявшись из-за стола, торопливо вышла из комнаты.
Секунду-другую Антонио колебался, затем тоже встал и, едва не столкнувшись с Бьянкой, выбежал из комнаты. Догнал он Алессандру на лестнице, ведущей в ее спальню.
– Простите меня, – пробормотал он. – Я просто не совсем понимаю, как должно с вами говорить.
– Для начала хотя бы отвечать на мои вопросы.
– То есть открыть вам свои сокровенные мысли. Это могло бы погубить нас обоих.
– Одного вашего присутствия здесь уже достаточно.
Поразмыслив еще немного, Антонио решил довериться ей.
– Видите ли, герцог Оссуна – человек не совсем рациональный, – нехотя признался он. – Уважать его я не могу, но вынужден служить ему, иначе жизнь моя превратится в сущий ад. Он правит железным кулаком, а это всегда вызывает у людей сопротивление. И может привести к восстанию. И еще он все время вынашивает какие-то грандиозные замыслы и плетет интриги, и боюсь, они приведут и его самого, и нас к гибели.
– Ну а маркиз? Вы и ему тоже служите?
– Судя по всему, да.
– И какого же вы о нем мнения?
– Амбициозный, безжалостный, даже порой жестокий. Зато довольно умный и искусный политик, храбрый солдат и достойный командир.
– Так он хороший человек или нет?
– Вам, думаю, виднее. – Виконт мрачно улыбнулся. – Вот видите. Поделился с вами самыми сокровенными мыслями и теперь в полной вашей власти.
