Как чудище морское в воду,
Скользнул в воздушные струи…
Его винты поют, как струны…
Смотри: недрогнувший пилот
К слепому солнцу над трибуной
Стремит свой винтовой полет…
Уж в вышине недостижимой
Сияет двигателя медь…
Там, еле слышный и незримый,
Пропеллер продолжает петь…
Слишком широкий взмах руки – и фляжка вместе с крышечкой
полетели на землю.
– Ой! Ради бога извините… – Мальчик ужасно
сконфузился.
Подхватил флягу, но она была пуста. Коричневая отрава
растекалась по траве. Окрестным муравьям и букашкам была гарантирована
тотальная эпидемия дизентерии.
– Простите, простите, – убивался Шмит. –
Вечно я всё испорчу! Ой, знаете что, Михаил? – Он всплеснул руками. –
У меня в комнате есть бутылка настоящего бордо, берег для какого-нибудь
особенного случая. Я сбегаю, принесу!
– В другой раз, – проскрипел фон Теофельс голосом,
мертвенности которого позавидовал бы самый отчаянный декадент. – Мне пора.
Гнусный мальчишка хватал его за руку, заглядывал в глаза.
– Вы обиделись, да? Обиделись? Мне ужасно неловко!
Обещайте, что мы с вами обязательно выпьем мой бордо!
– Обещаю…
А вот это уже было капитальное невезение.
Едва отвязавшись от Шмита, гауптман мрачно брел назад к
кантине, где еще оставался механик Степкин. Однако травить его теперь было
нечем.
По лицу фон Теофельса (не приклеенному, а своему
собственному) ходили злые желваки.
Казалось, что «Илья Муромец» со всех сторон окружен
заколдованным лесом, через который ни пройти, ни проехать.
Но сдаваться гауптман не привык…
Вернулся Зепп вовремя – на крыльцо как раз вышел
зауряд-прапорщик Степкин и, будто в нерешительности, остановился.
Ногу ему, что ли, сломать, размышлял Теофельс, приглядываясь
к механику. Или шею свернуть? Вот ведь странно: чем грубее задача, тем сложнее
ее осуществить технически. Одновременно с работой мозга у гауптмана трудилось и
лицо, поочередно принимая то унылое, то простоватое, то умильное выражение.
Однако везение сегодня окончательно отвернулось от бедного
шпиона. Оказалось, что Степкин торчал на крыльце не просто так. Минут через
пять к нему вышла кельнерша Зося, уже не в фартучке и наколке, а в клетчатой
накидке и шляпе с целлулоидными фруктами (в столицах такие носили позапрошлым
летом). Милашка взяла механика под руку, через деревню Панска-Гура они пошли
вместе.
Шепотом обругав злую судьбу, Зепп подозвал Тимо.
– С членами экипажа ни черта не выходит. Попробуй
подобраться к объекту через пролетариев. Ну, не мне тебя учить.
Хотя во имя экономии времени сказано это было по-немецки,
Тимо все равно не понял. Образование у него было всего четыре класса, и трудные
слова ему давались плохо.
Наморщив плоский лоб, верный оруженосец переспросил:
– Через кого?
– Через нижних чинов. Через солдатню, – терпеливо
пояснил Зепп. – Ты что, слово «пролетарий» не знаешь?
– Знаю. На красных флагах часто пишут. «Пролетарии,
объединяйтесь». Никогда не задумывался, кто это.
– Уйди, а? – попросил Теофельс. – Без тебя
тошно.
Сам не зная зачем, потащился вслед за чинной парой. Не
ломать же было кости Степкину в присутствии свидетельницы?
С другой стороны, может, он ее проводит до дому и останется
один?
Но зауряд-прапорщик был не настолько глуп. Довел даму до
аккуратного домика с белеными стенами и нарядным крылечком, над которым нависал
кокетливый козырек, поднялся и уверенно вошел внутрь. Очевидно, отношения
влюбленных уже миновали порог светских условностей, мысленно сыронизировал
Зепп.
Чтобы проверить, как далеко преодолен порог, он подобрался к
самому окошку, прикрытому лишь тюлевой занавесочкой. Створка по теплой погоде
была приоткрыта, так что имелась возможность не только подсматривать, но и
подслушивать.
Предупреждение для дам и родителей: откровенная сцена!
Панскогурские Ромео и Джульетта стояли в чистенькой комнате,
которая, судя по мебели, служила одновременно гостиной и столовой. Разглядывать
убранство Зеппу было некогда и незачем, он лишь приметил литографию с польским
героем Костюшко и сверкающий посудой буфет-«горку».
Степкин был неизящно скрючен – он деловито и жадно чмокал
свою невесту в полоску кожи между манжетом платья и нитяной перчаткой. Зося
смотрела на его затылок со снисходительной улыбкой.
– Обожаю… Обожаю… Королева моя… – шептал механик.
Расстегнул на ее рукаве пуговки, стал целовать предплечье.
– Не сегодня. Я так утомлена.
Гауптман печально приподнял брови: эта фраза свидетельствовала
о том, что пани Зося не сумела сберечь себя до свадьбы. Хотя в ее возрасте
беречь, вероятно, давно уже нечего.
– А я умру! – жалобно пригрозил
зауряд-прапорщик. – Сердце лопнет…
Угроза подействовала. Зепп давно знал: женщин сильней всего
впечатляют именно нелепости.
– Ну хорошо, хорошо… Но только на минутку и ничего такого.
– Только поцеловать! Только поцеловать! –
засуетился Степкин и с хитрым видом кивнул на дверь в соседнюю комнату. –
Вон там, ладно?
Потянул за собой не всерьез упирающуюся красотку.
Зепп оглянулся, убедился, что штакетник надежно укрывает его
со стороны улицы, и тоже переместился – к следующему окну. Здесь подглядывать
немножко мешал горшок с геранью, но все равно было видно.
Разумеется, соседняя комната оказалась спальней. С грудой
подушек и подушечек на пышной кровати, украшенной металлическими шарами. С
вышитыми половичками. С обрамленной бумажными розочками картинкой: Дева Мария и
Младенец.
– Сумасшедший, ты сумасшедший. – Хозяйка дала
сопящему ухажеру усадить ее на кровать. – Что с тобой поделаешь? –
Она очаровательно картавила на букве «л». – Ладно. Подожди…
Чаровница скользнула за матерчатую ширму с изображением
Фудзиямы и зашелестела одеждой. Зауряд-прапорщик тоже стал разоблачаться. Под
гимнастеркой на груди у него висела большая ладанка на суконном шнурке. Механик
снял ее и, прошлепав к двери, повесил на гвоздик, вколоченный в косяк. Было
ясно, что этот загадочный ритуал он исполняет не впервые.
Из-за ширмы тем временем выплыла роскошная пани Зося, в
невесомом розовом неглиже напоминающая кремовый торт, и села на ложе. Вынимая
из пышных волос заколки, спросила:
