Зепп уже был на ногах, подхватил со стула одежду и портупею,
с пола – сапоги.
Теперь стук несся от двери:
– Отворяй! Скорей!
Зося прижимала к груди одеяло.
– Одно твое слово, и я его выгоню. Навсегда! –
отчаянно сказала она.
– Зачем? Он – жених. А я что? Волшебник. Сегодня есть,
завтра растаял. Впусти его. Только свет не зажигай. Ну, совет да любовь. Не
поминай лихом. Когда уведешь его – исчезну.
Теофельс выскользнул из спаленки в гостиную и спрятался за
посудным шкафом.
Нетерпеливый жених всё издавал из-за двери брачные призывы.
Кусая губы, смахивая слезы, хозяйка пошла отпирать.
– Сейчас нельзя, – послышался из передней ее
сердитый голос. – Ты сумасшедший! Завтра приходи…
Но изнывающий от страсти механик ее не слушал.
Дверь с треском распахнулась.
– Милая! Разделась уже! Счастье-то, счастье какое!
Жених протащил свою невесту через столовую с прытью, от
которой в буфете задребезжали блюдца.
Торжественный день
Довольно было один раз посмотреть на его императорское
высочество Никника, чтобы стало ясно: это не кто-нибудь, а Верховный Главнокомандующий,
причем не просто армией (мало ли на свете армий), а Самой Большой Армией Мира.
Главковерх был высоченного роста, обладал неподражаемой
выправкой, а от сурового волчьего лица, обрамленного серой бородкой, веяло
силой, уверенностью, властью. Когда Николай Николаевич гневался (что случалось
нередко), иные чувствительные и непривычные начальники, случалось, падали в
обморок. Зато с нижними чинами главнокомандующий был неизменно милостив, потому
что с детства, еще по поэме «Бородино», запомнил: настоящий командир – отец
солдатам.
Особенно хорош Никник бывал на парадах и смотрах. Приходясь
внуком великому шагмейстеру Николаю Первому и вообще будучи военачальником
старой школы, он придавал таким мероприятиям большое духовно-воспитательное
значение. Парады главковерх принимал не с трибуны или, упаси Господь, в
автомобиле, а исключительно в седле, на своем огромном ахалтекинце, похожий на
статую какого-нибудь средневекового кондотьера. Чины свиты смотрелись рядом с
полководцем, словно сборище карликов верхом на пони. Нечего и говорить, что
солдаты и младшие офицеры своего Никника просто обожали.
Правда, на аэродроме, рядом с самолетными ангарами и
сверхсовременными воздушными аппаратами, этот сияющий золотом конный цирк
смотрелся диковато. Так, во всяком случае, считал пилот Долохов, застывший по
стойке «смирно» в шеренге летунов Особого авиаотряда. Сзади изо всех сил, но
без большого успеха старались изображать молодцеватость нижние чины обслуги и
охранения. Команда «Муромца» выстроилась отдельно, перед секретной зоной,
ворота которой были открыты. Воздушному кораблю предстояло открыть смотр; потом
наступит черед легкой авиации.
Вольные зрители – невоенная прислуга и местные жители –
толпились за оцеплением. И откуда только в невеликом селе Панска-Гура набралось
столько народу, непонятно. Должно быть, из Радома и Ивангорода понаехали,
посмотреть на дядю царя и на аэропланы.
Главковерх сказал очень хорошую речь. Краткую, мужественную,
воодушевляющую. Про то, что русские раньше били врагов на суше и на море, а теперь
учатся бить и в небе. Голос у его высочества был просто удивительный. Безо
всякого рупора разносился по всему аэродрому, ни одно слово не пропадало. Таким
замечательным командным басом полководцы прежних времен запросто перекрывали
шум целой битвы.
В девятнадцатом веке цены бы не было такому
главнокомандующему, думал капитан фон Теофельс, любуясь великим князем. А в
двадцатом цена ему есть: гривенник, максимум пятиалтынный.
Мимо строя, придерживая саблю, быстро шел командир
авиаотряда, в парадном мундире и при орденах. Около Зеппа на секунду
задержался.
– Волнуетесь?
– Еще как, господин полковник, – честно ответил
Теофельс. Он действительно весь испереживался – это случалось всякий раз, когда
от его усилий уже ничего не зависело и любая идиотская случайность могла
погубить весь тщательно разработанный замысел.
– А я в вас уверен. Вот отлетает своё «Муромец», потом
сразу вы. Покажите его высочеству, что легкая авиация тоже кое на что способна.
Главный конструктор, сопровождавший Крылова, нервно сказал:
– Юлий Самсонович, идемте же! Я должен кое-что
дополнительно разъяснить главнокомандующему! Смотрите, как его обсели эти
вороны!
Молодому человеку наконец объяснили, какие интриги против
тяжелой авиации плетут конкуренты – воздухоплаватели и одномоторники. У
изобретателя, можно сказать, раскрылись глаза на человеческое коварство.
Они с Крыловым приблизились к группе всадников. Полковник
перешел на чеканный строевой шаг, лихо бросил руку к козырьку, отрапортовал,
что всё готово, можно начинать. Изобретатель, подумав, приподнял соломенную
шляпу и нескладно поклонился. Он не очень знал, как полагается приветствовать
августейших особ.
Никник кивнул обоим, но слушал в это время
воздухоплавательного генерала Краенко, который что-то жарко бормотал его
высочеству в самое ухо. Второй фланг главковерха прикрывал аэропланный генерал
Боур. Оба небесных начальника – надо отдать им должное – держались в седлах
отменно.
Воспользовавшись тем, что внимание великого князя занято,
Крылов тихо спросил изобретателя:
– Моторы не подведут? Лучше бы поставить
стосорокасильные.
– А маневренность, маневренность?! – заволновался
гений. – Уж от вас, Юлий Самсонович, я никак не…
– Что ж время терять? – Его высочество взирал на
полковника сверху вниз. – Приступайте.
Конструктор сглотнул, но сунуться с «дополнительными
разъяснениями» не осмелился. Лишь побледнел и прикусил кончик уса.
– Слушаюсь, ваше императорское высочество! –
Крылов махнул рукой в белой перчатке, оглушительно прокричал: – Давай!
За воротами раздалось чиханье и фырканье, сменившееся ровным
утробным урчанием.
Солдаты, облепив «Муромца», словно муравьи стрекозу,
выкатили воздушный корабль на поле. Его пропеллеры крутились на одной восьмой
мощности, стеклянная кабина сверкала на солнце.
– Хорош, – похвалил Никник. – Настоящий русский
богатырь. – А что это его волокут? Сам выехать он разве не может?
– Это его на взлетную полосу катят! – пискнул
конструктор и, спохватившись, добавил уже басом: —…Ваше высочество.
Императорское…
