Только Шомберг еще бился затылком о спинку сиденья и
бормотал: «Боже, боже… Что я скажу генералу…»
В ставке кайзера
В ставке императора Вильгельма шло важнейшее совещание.
Уточнялись детали операции, которая должна была положить конец затянувшейся
войне. Молниеносной победы на Западе не получилось. В августе, когда Париж был
уже в пределах досягаемости, пришлось срочно перекидывать корпуса в Восточную
Пруссию, чтоб отогнать прочь от родных земель русскую орду. Французы успели
опомниться, англичане – мобилизоваться, и создалась ситуация, которой стратеги
Генерального штаба опасались больше всего: долгая позиционная война на два
фронта.
План грядущей кампании был таков: оставить на Западе
минимальный заслон (союзникам после прошлогодних потерь не до наступлений), а
всей наличной силой ударить на Восток, чтобы одним мощным пинком вывести Россию
из игры. Пускай там, как во время японской катастрофы, военное поражение
обернется хаосом, брожением и смутой. В 1905 году, оказавшись перед угрозой
революции, царь быстро утратил боевой пыл и запросил мира. То же самое
произойдет теперь, десять лет спустя. Германский и австрийский орлы повыдерут
российскому пернатому пух и перья.
После утренней сессии, на которой обсуждались главные
стратегические вопросы: направление ключевого удара, график переброски войск и
согласование действий с австрийцами, его величество удалился в свои покои для
небольшого отдыха.
Император устал. Ему было 56 лет. Не такая уж и старость, но
покойный отец говаривал, что год правления следует засчитывать за два. По этой
хронологии за 27 лет пребывания на троне кайзер уже превратился в глубокого
старца. Сколько трудов, забот, потерь, разочарований. Сколько ночных страхов и
бескрайнего одиночества, знакомого лишь монархам, которые тащат на своих плечах
груз целой империи…
На всем белом свете был только один человек, который мог это
понять, – кузен Ники. Но жестокая логика истории сделала их врагами. А
ведь они не хотели этой войны! По обе стороны границы уже шла мобилизация,
генералы алчно расчерчивали карты, офицеры прикидывали, как будут смотреться на
их мундирах железные кресты и «георгии», а царственные кузены все обменивались
отчаянными телеграммами на английском – языке своего детства:
«…Чтобы избежать ужасного несчастья в виде европейской
войны, умоляю тебя во имя нашей старой дружбы сделать все, что в твоих силах,
дабы удержать твоего союзника от крайностей.
Ники».
«…Искренне верю, что ты поможешь мне урегулировать возможные
осложнения. Твой очень искренний и преданный друг и кузен.
Вилли».
«…Верю в твою мудрость и дружбу.
Твой любящий Ники».
«Моя дружба к тебе и твоей империи, завещанная мне дедом на
его смертном одре, всегда была для меня священной, и я всегда поддерживал
Россию в трудную минуту, особенно во время ее последней войны.
Вилли».
Два самых могущественных монарха планеты – один полностью
самодержавный, другой конституционный лишь по видимости – сделали всё, чтобы
избежать столкновения. Но министры, стратеги, промышленники вкупе с так
называемой общественной элитой волокли упирающихся императоров на бой, и ничего
поделать с этим было нельзя. Вильгельм слишком хорошо усвоил главную заповедь
правителя: подданные будут повиноваться, только если ты приказываешь то, что
они и так бы охотно сделали.
Разведка потом донесла, что мягкохарактерному Ники пришлось
еще хуже. Когда он попросил своего военного министра приостановить мобилизацию,
грубиян ответил: «Мобилизация – не коляска, которую можно приостановить, а
потом снова двинуть вперед». Стал царь звонить начальнику своего Генштаба – там
ответили, что телефон неисправен.
И свершилось то, что должно было свершиться.
Жаль бедного Ники. Его немытые армии обречены, его рыхлая
держава вот-вот рассыплется. Что ж, на все воля Господа…
Отдав дань сентиментальности, император вернулся в кабинет,
всем своим видом олицетворяя уверенность и несокрушимость гогенцоллерновского
Рейха: знаменитые усы торчат слоновьими бивнями, грудь в корсете выпячена
вперед, сухая и короткая левая рука, последствие родовой травмы, небрежно лежит
на эфесе.
Из лиц, присутствовавших на первой половине исторического
заседания, остались лишь начальник Генштаба, военный министр и командующий
ударной 11-й армией барон фон Мак. На повестке дня оставались вопросы
профильные, все сплошь чрезвычайной важности, но требовавшие отдельных сессий
со специалистами.
Первыми в кабинет вызвали руководителя разведки и его
помощника. Вид у обоих был встревоженный – все детали предстоящей операции
обсуждались с разведкой еще на самом начальном этапе, и сегодняшний вызов мог
объясняться только какими-то экстренными причинами.
– Прошу садиться, господа.
Генералы сели, но, увидев, что Вильгельм остался стоять,
снова поднялись. Он жестом показал: сидите, сидите. В величавой задумчивости
прошелся по кабинету. Встал перед картой, на которой жирная красная стрела
рассекала фронт, вонзаясь в круглое подбрюшье русской Польши. Если начальник
Генштаба начнет ставить перед разведкой задачи, это будет нудный бубнеж минут
на сорок. Император же был мастером красноречия лаконичной римской школы.
Ну-ка, за две минуты, мысленно подзадорил он себя. Уложитесь, ваше величество?
Искоса взглянул на часы и начал:
– Исторический момент определен. 2 мая армия
генерала фон Мака, в которой собраны наши лучшие войска, включая Гвардейский
корпус, прорвет фронт вот здесь, на участке Горлица – Громник. Численное
преимущество в живой силе у нас относительно небольшое, всего двукратное, зато
по количеству орудийных стволов мы превосходим противника вшестеро, а по
тяжелой артиллерии в 40 раз. С этой точки мы начнем сворачивать весь русский
фронт, словно ковер. Через месяц, самое позднее – к концу лета, царь запросит
мира. Без поддержки российского медведя галльский петух превратится в мокрую
курицу, а британский лев в дрожащую собаку. Наступление барона фон Мака может
решить судьбу всей войны. Может, – с нажимом повторил Вильгельм. –
При одном условии. Если удар будет внезапным. Мы все знаем о несчастье,
постигшем нашего дорогого друга. – Его величество скорбно покивал
командующему 11-й армией, сухому старику с траурной повязкой на рукаве. –
И высоко ценим истинно спартанское мужество, которое в этот тяжелый миг не
позволило безутешному отцу забыть о своем долге. Даже потеряв единственного
сына, барон думает не о своем горе, а об успехе наступления. Прошу вас, друг
мой.
Кайзер сел, вновь поглядев на часы. Ровно две минуты,
секунда в секунду.
Генерал-полковник фон Мак тоже был не из болтливых. Он
заговорил скрипучим голосом, словно диктовал телеграмму:
