— Эндрю, как поживаешь? — воскликнул он.
— Умираю от нетерпения.
— Что?
— Не обращай внимания.
— Где ты? — спросил он. — В вашей конторе мне сказали, что ты в Америке.
— Да. В Вашингтоне. Ты правда нашел Джузеппе-Питера?
— И да, и нет.
— То есть?
— Помнишь, — начал он, — мы все время расспрашивали людей, связанных с лошадьми, а также членов студенческих объединений, чтобы найти хоть кого-нибудь, кто опознал бы его по фотороботу?
— Да, конечно, — ответил я.
Мы автоматически перешли к нашей привычке говорить на двух языках, и это оказалось удобным, как и прежде.
— Нам повезло в двух местах. В обоих мирах. — Он помолчал ради эффекта, а когда заговорил, его прямо-таки распирало от самодовольства. — Он живет неподалеку от Милана. Сейчас ему тридцать четыре. Он поступил в Миланский университет и присоединился к радикальной политической группировке.
Он считался активистом, членом «Красных бригад», но наверняка этого не знал никто. Мне об этом сказали как об очевидном факте, но явных доказательств не было. Короче, после университета он уже не занимался политической деятельностью. Он покинул университет, не сдав выпускного экзамена. Точнее, его попросили уйти, но не из-за его радикальных убеждений. Его заставили уйти потому, что он подделывал чеки. Под суд его не отдали, что мне кажется ошибкой.
— Ага, — сосредоточенно согласился я.
— Так я получил его имя. И почти сразу же, в тот день, как я об этом узнал, мы получили информацию от лошадников. Они говорили, что в скаковом мире он не слишком известен, на скачки никогда не ходит, что он паршивая овца в приличном семействе и что его выставили из дома. Никто в точности не знает почему, но опять же ходят слухи о том, что это связано с мошенничеством и подделкой чеков. Многие уверены: папаша выплатил все до последнего пенни, чтобы спасти семью от бесчестья.
— Лошадники тебе об этом рассказали?
— Да. В конце концов, кто-то его опознал. Наши люди были весьма усердный настойчивы.
— Их следует поздравить, — сказал я.
— Да, — согласился он.
— Как его зовут? — спросил я. Вряд ли это что-то значило, но по мне было удобнее навесить на преступника определенную бирку.
— Его отец — владелец ипподрома, — сказал Пучинелли, — и хозяин этой замечательной лошади, Брунеллески. Настоящее имя Джузеппе-Питера Пьетро Гольдони.
Мне показалось, что весь Вашингтон, округ Колумбия, замер. Я словно оцепенел. Я и на самом делена мгновение перестал дышать — у меня перехватило горло.
— Эндрю, ты слушаешь? — спросил Пучинелли.
Я выдохнул.
— Да.
— С этого лета никто Пьетро Гольдони не видел. Все думают, что он уехал за границу и больше не вернется, — довольно сказал он. — По времени подходит, правда? Мы вытурили его из Италии, и он удрал в Англию.
— Да... — еле слышно сказал я. — А ты слышал о Моргане Фримантле?
Читал что-нибудь в газетах вчера или сегодня или, может, видел по телевизору?
— Кто? Я был занят в Милане. Кто такой Морган Фримантл?
Я рассказал ему. И добавил:
— Бруно и Беатриче Гольдони всю неделю были в Вашингтоне. Я разговаривал с ними. Брунеллески вчера выиграл большие международные скачки. И скакала на нем Алисия Ченчи.
Пучинелли на том конце провода ошеломленно молчал — как и я несколько мгновений назад.
— Он там, — наконец сказал он. — Пьетро Гольдони в Вашингтоне.
— Да.
— И ты, конечно, знал это.
— Да, предполагал.
Он помолчал, раздумывая.
— Как лучше сообщить американской полиции о том, кто он такой? Может, мои начальники захотят посоветоваться...
— Если хочешь, — вежливо сказал я, — я сам сообщу полицейскому капитану, который занимается этим делом. Ему наверняка будет приятно пообщаться с тобой напрямую. У него в отделе есть человек, который говорит по-итальянски. Он может поработать для вас переводчиком.
Пучинелли был очень доволен и постарался, чтобы я понял это по его голосу.
— Это было бы превосходно. Если ты сможешь это устроить, я уверен, что это будет очень полезно.
— Я позвоню ему прямо сейчас.
— Сегодня воскресенье, — с сомнением сказал он.
— Но ты же работаешь, — заметил я. — И я как-нибудь уж доберусь до него.
Пучинелли дал мне свое расписание. Я записал.
— Ты просто чудо совершил, Энрико, — тепло сказал я под конец разговора. — Я поздравляю тебя. Думаю, это стоит повышения.
Он коротко хохотнул — довольно и безнадежно.
— Этого Гольдони еще нужно взять. — Эта мысль поразила его. — Как ты думаешь, в какой стране его будут судить?
— Судя по последним записям, — сухо сказал я, — нигде. Он удерет в Южную Америку, как только полиция подберется к нему близко, и на следующий год, может быть, украдут игрока в поло прямо с чуккера
[1]
.
— Что?
— Это непереводимо, — сказал я. — Ну, пока, до свидания.
Я тут же перезвонил Кенту Вагнеру в участок и после серии угроз и убеждений в конце концов добрался до него — он был дома у племянницы, которая устраивала завтрак в честь своего дня рождения.
— Извините, — сказал я и объяснил, почему отрываю его от завтрака.
— Иисусе, — проговорил он. — Кто такой этот Пучинелли?
— Хороший коп. Очень смелый. Поговорите с ним.
— Конечно.
Я дал ему телефонные номера и расписание Энрико.
— Гольдони собираются в Нью-Йорк, — сказал я. — Мне сказала миссис Гольдони. Думаю, они уедут сегодня. Здесь они останавливались в «Ридженси».
— Я еду прямо сейчас. Вы будете в «Шериатте»?
— Да. Я и сейчас там.
— Сидите на телефоне.
— О'кей.
Он хмыкнул.
— Спасибо, Эндрю.
— Сколько угодно, Кент, — искренне ответил я. — Вы только возьмите его. Он весь ваш.
Как только я положил трубку, в дверь постучали, и я открыл прежде, чем спохватился, что теперь мне надо вести себя осторожнее. Однако это была всего лишь горничная — коротенькая, крепенькая, безобидная, средних лет.
Она собиралась убрать комнату.
— Сколько у вас это займет? — спросил я, глядя на тележку со свежим бельем и большой пылесос.
Она ответила на центрально-американском испанском, что не понимает. Я спросил ее о том же самом по-испански. Двадцать минут, флегматично ответила она. Потому я взял трубку, перезвонил на коммутатор, попросив на время передавать все звонки для меня в вестибюль, и пошел вниз ждать. Ждать и размышлять...
