* * *
Ленч и обед оказались хуже некуда. Оба раза это были закуски в жалких тратториях, итальянский вариант еды на скорую руку. Луиджи был в плохом настроении, подчас резок, настаивая, чтобы разговор велся по-итальянски. Луиджи говорил медленно, ясно, повторял все по четыре раза, пока Марко не понимал его вполне, и только затем переходил к следующей фразе. В столь напряженной обстановке еда не доставляла удовольствия.
В полночь Марко забрался в постель в холодной комнате, закутался в тонкое одеяло, выпил апельсинового сока, который самостоятельно заказал в номер, и принялся зубрить глаголы и прилагательные страница за страницей.
Что сделал Роберт Криц, чтобы его убили люди, которые хотят убить и его, Джоэла Бэкмана? Вопрос довольно странный. Он не мог заставить себя обдумать ответ и предположил, что Криц присутствовал при подписании акта помилования; бывший президент Морган был не способен сам принять такое решение. Однако трудно было представить Крица, берущего на себя такое ответственное решение. За несколько десятилетий он проявил себя не более, чем хорошим исполнителем. Доверяли ему немногие.
Но если люди продолжают умирать, то жизненно важно вызубрить глаголы и прилагательные, раскиданные на листочках поверх одеяла. Язык равнозначен выживанию, способности к передвижению. Луиджи и Эрманно скоро исчезнут, и Марко Лаццери придется самому о себе заботиться.
Глава 12
Марко сбежал из замкнутого пространства номера, или «апартамента», как он именовался, и с первыми лучами солнца отправился на долгую прогулку. Тротуары были столь же сырыми, как и холодный воздух. С картой города в кармане, которой его снабдил Луиджи, он дошел до старого города и, миновав руины древних стен у Порта-Сан-Донато, двинулся на запад по улице Ирнерио вдоль северного края университетской части Болоньи. Тротуарам здесь тоже было немало столетий, и, казалось, на протяжении многих миль их накрывали сводчатые галереи.
По-видимому, уличная жизнь в университетском городе начиналась довольно поздно. Проехала какая-то машина, потом велосипедист, за ним другой, но пешеходы, наверное, еще не проснулись. Луиджи объяснил, что Болонья известна давними левыми, коммунистическими пристрастиями. Он обещал познакомить его с богатой историей города.
Впереди Марко увидел неброскую неоновую вывеску, ненавязчиво рекламирующую бар «Фонтана», и, приближаясь к нему, уловил аромат крепкого кофе. Бар втиснулся в угол старого дома, хотя все здания тут были старые. Дверь еле поддалась, но, очутившись внутри, Марко не смог сдержать улыбки от ударивших в нос запахов – кофе, сигарет, кондитерских изделий, блюд, жарившихся на гриле где-то в глубине. Затем пришел страх, обычное волнение, когда надо было сделать заказ на чужом языке.
Бар «Фонтана» не предназначался ни для студентов, ни для женщин. Посетители были одного с Марко возраста, лет пятидесяти, одеты весьма небрежно, многие курили трубку и носили бородку, из чего можно было заключить, что это любимое местечко профессуры. Один или два человека вроде бы повернулись в его сторону, но в университетском городе с сотней тысяч студентов привлечь к себе внимание не так-то просто.
Марко выбрал стол в самом конце и когда наконец втиснулся на свободное пространство спиной к стене, то оказался буквально плечо к плечу с соседями, погруженными в утренние газеты; никто его, наверное, и не заметил. В одной из своих лекций об итальянской культуре Луиджи объяснил ему европейскую концепцию пространства и чем она кардинально отличается от американской. В Европе пространство совместное, а не личное. Общие столы, общий воздух – курение никого не беспокоит. Автомобили, дома, автобусы, квартиры, кафе – очень многие аспекты повседневной жизни куда меньших размеров, а потому в них тесно от людей, охотно делящих это пространство. Никого не шокирует, если, разговаривая со знакомым, вы чуть ли не касаетесь друг друга носами, потому что никакого нарушения пространства не происходит. Можете размахивать руками, обниматься и целоваться.
Американцам довольно трудно привыкнуть к такой фамильярности даже между близкими друзьями.
Марко еще не был готов к таким уступкам. Он взял изрядно потрепанное меню и быстро остановился на первой же полностью понятой строчке. Когда подошел официант, он со всей возможной непринужденностью бросил:
– Espresso, e un panino al formaggio. – Эспрессо и бутерброд с сыром.
Официант понимающе кивнул. Никто не поднял глаз на человека, говорившего по-итальянски с явным акцентом. Никто не опустил газету, чтобы посмотреть, кто бы это мог быть. Никого это не интересовало. Эти люди все время слышат иностранный акцент. Положив меню на стол, Марко Лаццери решил, что Болонья ему понравится, пусть даже она кишмя кишит коммунистами. При таком количестве прибывающих и отбывающих студентов и преподавателей со всего мира иностранцы воспринимались здесь как часть местной культуры. Быть может, это шикарно – говорить с акцентом и одеваться не так, как все. Наверное, нет ничего зазорного в том, что ты только еще учишь язык.
Признак иностранца в том, что он на все обращает внимание, его глаза рыскают вокруг, словно он сознает, что вторгается в чужую культуру и не хочет, чтобы его застукали за этим занятием. Марко не допустит, чтобы его здесь застукали. Он достал из кармана словарик, изо всех сил стараясь не замечать людей и происходящее вокруг. Глаголы, глаголы, глаголы. Эрманно все время повторяет: чтобы овладеть итальянским и, кстати говоря, любым романским языком, нужно выучить глаголы. В списке – тысяча самых употребительных глаголов, и Эрманно говорил, что для начала этого достаточно.
Как ни занудна была зубрежка, Марко находил в ней своеобразное удовольствие. Он испытывал чувство удовлетворения, когда, пробежав глазами четыре страницы – сотню глаголов, существительных или чего угодно, – узнавал их все до единого. Сделав ошибку в произношении или не вспомнив значения слова, он возвращался к началу и наказывал себя повторением всей процедуры. Когда подали кофе и бутерброд, Марко одолел таким образом триста глаголов. Отпив глоток, он вернулся к словарику, будто еда была для него куда менее важна, чем новые слова, погрузился в четвертую сотню, и тут появился Рудольф.
Стул напротив Марко за круглым столом оказался свободен, и к нему устремился невысокий полный человек, одетый во все блекло-черное, с копной седых непослушных волос, беспорядочно торчавших во все стороны и едва прикрытых кое-как державшимся на голове черным беретом.
– Buon giorno. E libera? – вежливо спросил мужчина, указывая на пустой стул. Марко не был уверен, что именно он сказал, но было совершенно ясно, чего он хочет. Он уловил слово «libera» и понял, что оно значит «свободно» или «не занято».
– Si, – сказал Марко, стараясь скрыть акцент. Человек снял длинный черный плащ, повесил его на спинку стула и протиснулся на свое место. Их разделяло меньше метра. Пространство здесь воспринимается совершенно по-другому, повторял себе Марко. Человек положил на столик газету «Унита» с такой силой, что все закачалось. Марко даже забеспокоился о своем эспрессо. Чтобы избежать разговора, он еще глубже погрузился в список глаголов.
