— Он там. Первая дверь направо. Мы сегодня уже туда поднимались.
Один подъем по лестнице был их дневным лимитом. Обеим было под восемьдесят, ненамного меньше, чем самому Максу.
Он лежал на широкой кровати, накрытый по шею грязной белой простыней. Тот же цвет имела и его кожа. Я некоторое время присматривался, не дышит ли старик. Мне никогда не приходилось свидетельствовать чью-либо смерть, но здесь сомнений не возникало — мистер Макс выглядел так, словно был покойником не меньше месяца.
Я спустился вниз. Вилма и Джилма ждали меня на том самом месте, где я их оставил, и смотрели так, будто я мог поставить другой диагноз.
— Боюсь, он умер, — сообщил я.
— Мы это знаем, — подтвердила Джилма.
— Скажите нам, что теперь нужно делать, — попросила Вилма.
Мне впервые приходилось иметь дело с организацией похорон, но ближайший шаг казался очевидным.
— Вероятно, следует позвонить мистеру Магаргелу из бюро ритуальных услуг.
— Я же тебе говорила, — сказала сестре Вилма.
Но обе не двинулись с места, поэтому я подошел к телефону и сам позвонил мистеру Магаргелу.
— Но сегодня же Новый год, — недовольно сказал тот. Судя по всему, я его разбудил.
— Тем не менее он мертв, — напомнил я.
— Вы уверены?
— Да, уверен. Я только что его видел.
— Где он?
— В постели. Он умер во сне.
— Знаете, бывает, эти старикашки просто тихо спят.
Я отвернулся от близняшек, чтобы они не могли слышать, как я доказываю, что их брат действительно умер.
— Он не спит, мистер Магаргел, он мертв.
— Ладно, буду через час.
— Нам нужно что-нибудь сделать до вашего приезда? — спросил я.
— Что, например?
— Откуда я знаю? Может быть, уведомить полицию или что-то еще?
— Его убили?
— Нет.
— Тогда зачем звонить в полицию?
— Извините, я просто спросил.
Сестры пригласили меня в кухню выпить чашку растворимого кофе. На столе стояла коробка «Пшеничных сливочных», а рядом — большая миска хлопьев, уже залитых молоком. Должно быть, Вилма и Джилма приготовили завтрак для брата, а когда тот не спустился в кухню в положенный срок, поднялись, чтобы позвать его.
Кофе был ужасный, пришлось щедро сдобрить его сахаром. Старушки сидели напротив меня за узким разделочным столом и с любопытством за мной наблюдали. Глаза у них были красными, но сестры не плакали.
— Мы не сможем здесь больше жить, — сказала Вилма с решимостью, какая возникает лишь в итоге многолетних обсуждений.
— Мы хотим, чтобы вы купили дом, — добавила Джилма. Они говорили, подхватывая реплики друг друга: не успевала закончить одна, начинала другая.
— Мы вам его продадим...
— ...за сто тысяч...
— ...возьмем деньги...
— ...и уедем во Флориду...
— Во Флориду? — удивился я.
— У нас там кузина...
— ...она живет в уединенном поселке для престарелых...
— ...очень милом...
— ...там так хорошо заботятся о пожилых людях...
— ...и Мелберта будет рядом.
Мелберта? Я-то думал, что она где-то здесь, в доме, прячется по темным углам. Они объяснили, что поместили сестру в «дом» несколько месяцев назад. «Дом» находился где-то к северу от Тампы. Туда-то сестры и желали отправиться, чтобы провести там остаток дней. Поддерживать свой обожаемый старый дом им было не под силу. У них хрупкие кости, плохое зрение и совсем не сгибаются колени, объяснили Вилма и Джилма. По лестнице они могут подняться лишь один раз в день («Двадцать четыре ступеньки!» — вставила Джилма) и страшно боятся упасть и убиться. Чтобы сделать поместье безопасным для их жизней, денег слишком мало, а то, что у них есть, они не желают тратить на экономок, садовников, а теперь еще и на шофера.
— Мы хотим, чтобы вы купили и «мерседес»...
— ...вы же знаете, что мы не водим...
— ...нас всегда возил Макс...
Как-то раз, просто из любопытства, я взглянул на счетчик пробега Максова «мерседеса». В среднем получалось меньше тысячи миль в год. В отличие от дома машина сияла как новенькая монета.
В доме было шесть спален, четыре этажа, не считая цокольного, четыре или пять ванных комнат, гостиная и столовая, библиотека, кухня, широкие опоясывающие веранды, полуразрушенные, и мансарда, без сомнения, забитая семейными сокровищами, погребенными там несколько веков назад. Потребуются месяцы, чтобы только расчистить дом, прежде чем можно будет приступить к его реконструкции. Сто тысяч — невысокая цена за такой особняк, но чтобы привести его в приличное состояние, не хватит всей выручки от газетных продаж.
И что делать со всеми здешними животными? Кошки, птицы, кролики, белки, золотые рыбки — настоящий зоопарк...
Вообще-то я подумывал о приобретении недвижимости, но, честно говоря, арендная плата, составлявшая 50 долларов в месяц, так избаловала меня, что было трудно отказаться от столь недорогого удобства. В свои двадцать четыре года, не будучи женатым, я получал удовольствие, наблюдая за тем, как неуклонно пополняется мой банковский счет. К чему рисковать своим финансовым благополучием, покупая эти руины, которые сожрут все мои доходы?
Я купил их через два дня после похорон.
* * *
Холодным дождливым февральским днем — разумеется, это был четверг — я остановил машину перед домом Раффинов в Нижнем городе. Исав встречал меня на пороге.
— Вы поменяли машину? — спросил он, глядя на мой «мерседес».
— Нет, та, маленькая, тоже осталась, — ответил я. — А это машина мистера Хокута.
— Мне казалось, она была черная.
В округе Форд «мерседесов» было мало, так что запомнить все их не составляло труда.
— Она требовала покраски, — пояснил я. Теперь автомобиль стал темно-коричневым. Нужно же было замалевать ножи мистера Хокута на дверцах, а заодно я решил сменить цвет.
Ходили слухи, будто я обманным путем завладел «мерседесом» Хокутов. На самом деле я выложил за машину весьма приличную цену — девять с половиной тысяч. Сделка была заверена судьей Рубеном В. Этли, давним председателем канцлерского суда округа Форд. Он же скрепил договор купли-продажи дома за сто тысяч долларов. Сумма казалась разумной до тех пор, пока два назначенных судом оценщика не определили его стоимость первый в семьдесят пять, второй в восемьдесят пять тысяч. Один из оценщиков сообщил мне, что ремонт дома Хокутов «повлечет большие и непредсказуемые траты».
Гарри Рекс, мой адвокат, постарался растолковать мне это на общедоступном языке.
