Как ни странно, подействовало. Мешок снова лег на палубу.
Шпион устало вытер рукавом лоб, опустил руку с револьвером.
Князь восхищенно фыркнул у Романова за спиной:
– Ну ты, Лёшка, психолог!
Потом фыркнул еще раз – как-то очень уж громко. Алексей
удивленно обернулся. Фыркнуло еще раз. Это был не подполковник – звук доносился
откуда-то снизу.
Вдруг двигатель затих. Некоторое время катер по инерции еще
рассекал волны, но скорость стала снижаться.
– Капитан!!! – в ужасе завопил Романов. – Вы с ума сошли!
Что с мотором?!
Из трюма высунулась белая физиономия.
– Виноват… Сейчас разберемся… Новейший американский дизель…
Не приобыклись…
– Я вам дам «не приобыклись»! Я же спрашивал, проверили или
нет?!
– Проверили, а как же, – лепетал капитан «Молнии». – Всё
было в порядке…
В общем, произошла настоящая, форменная катастрофа.
Подпоручик обернулся на удаляющийся «Бычок», приставил к
глазам бинокль.
Увидел – крупно – лицо Черномора. Шпион догадался, что
произошло, но его черты выражали не радость, а смертную тоску. В первый миг Романов
не понял, что это означает. Потом сообразил…
– Он возится в мешке! Кажется, что-то поворачивает! – кричал
Козловский. – Лёша, он хочет взорваться вместе с мостом!
Руки Алексея задрожали. В окуляре мелькнула плачущая
веснушчатая физиономия Саньки.
– Прыгай за борт! Может, выплывешь! – прошептал Романов.
Хотя какое там «выплывешь». До берега далеко, вода плюс десять…
– Делать нечего, – схватил его за плечо Козловский. –
Командуй «огонь»!
– Все наверх! – закричал Алексей. – По буксиру целься!
Высыпавшие из трюма жандармы залязгали затворами,
приложились.
До «Бычка» было уже больше ста метров, из «браунинга» палить
– пустое дело.
Если бы Романов догадался опустить бинокль – тогда, может, и
хватило бы решимости дать команду «пли!». Но в стеклянном кружке по-прежнему,
будто пойманный в прицел, маячил конопатый Санька из Матросской Слободки.
– Ты что?! – выл Козловский. – Уйдут! Там ведь мост!
– А мальчик? Попадем в него. Или в мешок, а в нем
взрывчатка… – постыдно лепетал Алексей.
Князь тогда скомандовал сам:
– Ребята, огонь! Пли!!!
Загрохотали карабины. Романов разжал пальцы – бинокль
вывалился, качнулся на ремешке, ударил в грудь.
Через секунду на поверхности реки с треском распустился
огненный бутон. В стороны полетели обломки, какие-то черные куски. Вскинулся
дымный столб кипящей воды…
Потом у них с Козловским состоялся разговор, вспоминая
который Алёша всякий раз мучительно краснел.
– Думаешь, мне мальчишку с дедом не жалко? – хмуро
выговаривал ему подполковник. – Еще как жалко. Мне всех жалко. Но они так или
иначе погибли бы. Только с ними сгинул бы и мост. А знаешь, что для нас сейчас
значит этот мост? «Старик» (так в штабе называли командующего фронтом) меня
третьего дня вызывал. Едет в Ставку. Будет добиваться санкции на наступление. А
без моста армиям паралич. Ни подкреплений, ни боеприпасов. Понимаешь ты это или
нет?
Романов убито ответил:
– Понимаю…
– Черта лысого ты понимаешь! – Князь покачал головой. – Как
был студентом, так и остался… Это в частной жизни ты можешь руководствоваться
сердцем. А тут обязан: сердце в кулак, слушать только разум. Ты ключевой
сотрудник контрразведки фронта! На тебе ответственность за миллион человек. И
даже больше – за судьбу России… Ничего не попишешь. Иногда приходится
переступать через всё, чему нас учили в детстве. Через собственную душу! Иначе
профессионалом не станешь. А если мы с тобой не будем в нашем деле
профессионалами, то фрицы с австрияками нас переиграют. Они-то умеют
руководствоваться умом, а не сердцем. И одолеют они не нас с тобой, не Лавра
Козловского с Алексеем Романовым, а всех нас, Россию. И не будет больше России.
Потому что эта война – на вылет. Либо их империи сгинут, либо наша. Запомни
это.
Подпоручик Романов запомнил.
Совещание в Ставке
Первого апреля в могилевской ставке проходил, как выражались
штабные остроумцы, «Большой гав-гав». Так они именовали военный совет, в
котором участвовали главнокомандующие фронтами. Непочтительный «гав-гав»
образовался не потому, что стратеги собачились между собой, а из-за новомодной
страсти к аббревиатурам, охватившей всю державу и сильно покорежившей русскую
речь. В историческом совещании участвовали: Главковерх (верховный
главнокомандующий), Главсев (командующий Северным фронтом), Главзап
(командующий Западным фронтом), Главюгзап (командующий Юго-Западным фронтом),
Главштаб (начальник Главного штаба) и Главарт (главный инспектор артиллерии).
Устроитель подобных мероприятий, Главштаб, картавил на букве «л» – у него
получалось: «Соедините меня с Г'авзапом» или «Отправьте это Г'авсеву». Отсюда и
пошло.
Вызванные в Ставку «гавы» прибыли еще накануне, в
собственных салон-вагонах, но из-за двух царских поездов места на ближних путях
не нашлось, и генералы поселились кто в «Бристоле», кто в «Метрополе» – двух
мало-мальски приличных гостиницах захолустного Могилева.
Правда, за месяцы, миновавшие с тех пор, как государь лично
принял обязанности Верховного, городишко, по сути дела, стал второй столицей
империи и заметно преобразился. На Большой Садовой и Дворянской появились
недурные рестораны, скромно именовавшиеся «столовыми». Цены в магазинах стали
такими, что фронтовые офицеры только диву давались.
Распорядок дня венценосца был следующим.
В девять ноль ноль его величество поднимался со своей
походной кровати, делал гимнастику и завтракал. Потом выслушивал доклад
Главштаба по карте фронтов. С одиннадцати до часу принимал посетителей. Обедал,
часок спал у себя, на той же койке. В три отправлялся на «роллс-ройсе» в
освежающую автомобильную прогулку по окрестностям. В семь неспешно ужинал,
после чего смотрел новую фильму, а если таковой не поступало, читал
по-английски что-нибудь легкое.
Но ради важного совещания обычное расписание было изменено.
Ровно в одиннадцать утра перед запертыми дверями кабинета
выстроилась шеренга адъютантов.
Главштаб начал с доклада об общем положении дел.
Самые интересные события в последнее время происходили в
Закавказье, где войска Южного фронта били турок под Трапезундом, но поскольку
Главюг, единственный из командующих, на совете отсутствовал, про успехи «южан»
сказано было коротко.
