Поручик замигал. Мозги у него работали неплохо.
– Уже забыл. – И, понизив голос. – Что, наступать будут?
Прямо тут?
Жилин его не слушал, он хотел отыграться на этом тюфяке за
недавнее унижение.
– Вы уже в пяти минутах от военно-полевого, – зашипел он. –
Ясно?
– Да что я такого сделал?!
– У вас шестьдесят минут на то, чтобы собраться и сдать
дела. Немедленно отправляйтесь в штаб фронта, к подполковнику князю
Козловскому. Ему о вас протелефонируют.
Интендант побледнел. Потом снова порозовел. Ход его быстрых
мыслей был таков: «Если наступление, то чем дальше отсюда, тем лучше».
– Через час проверю. Если не отбыли – отправлю под конвоем,
– пригрозил контрразведчик.
Сорок пять минут спустя запыхавшийся Аничкин, уже с
чемоданом, заскочил к себе в отдел забрать из стола личные принадлежности. До
Русиновки он домчал на попутном грузовике, начальству сказал лишь, что срочно
вызван в штаб фронта. Настроение у интенданта делалось все лучше. В конце
концов ничего ужасного он не натворил, а если ради секретности его желают упечь
в карантин, он не против. Хоть до конца войны, ради Бога.
Хозяйственный отдел 74-ой дивизии располагался в здании
волостной ссудной кассы, одноэтажном доме с железной крышей. Как все остальные
помещения, занятые штабными подразделениями, всё здесь сверкало и сияло. Служба
в Русиновке у бывших блюстителей столичной чистоты почиталась величайшим
счастьем, и те, кто попадал в это тихое место, разбивались в лепешку, только бы
остаться при штабе. Степенные, животастые солдаты, все сплошь либо бородатые
(это были дворники), либо с большущими бакенбардами (швейцары), с утра до
вечера драили медные ручки, полировали и вощили до блеска дощатые полы, красили
стены, белили потолки. Ни в какой гвардейской казарме, хоть бы даже в
аракчеевские времена, еще не бывало столь ослепительного порядка.
Все же не без печали оглядел Аничкин большую комнату, в
которой провоевал несколько тихих месяцев. Где еще столы будут расставлены в
геометрически безупречном ордере? Где так любовно вычертят многочисленные
графики и пособия по мудреному интендантскому делу, все эти «Предельные цены
закупки мяса у населения», «Сортировки фуража», «Расчеты фронтовых надбавок для
обер-офицеров» и прочее?
Поручик наскоро выгреб из стола свое имущество: цветные
карандаши, линейки, огромную по военному времени редкость – немецкие красные
чернила.
За соседним столом сидел прапорщик Петренко, ведавший
банно-прачечным хозяйством. Человек он был славный, добродушный, и на вид
приятен: хорошие уютные усы подковой, ямочка на подбородке, запах душистого
самосада. Грех с таким не попрощаться.
Начальник, чей стол был установлен на возвышении, частных
разговоров в присутствии не дозволял. Поэтому Аничкин дождался, когда полковник
станет диктовать писарю-ремингтонисту какую-то бумагу, и шепотом сказал:
– Ну, Афанасий Никитич, прощайте. Убываю.
– Шо так? – не слишком удивился Петренко (он был из
Житомира, выговаривал слова на малороссийский лад). – Неужто отпуск дали?
– Как же, дождешься от них. И вам не дадут, теперь уж точно.
– Поручик нагнулся ближе. – Наступление у нас будет. Я на переднем крае
командира корпуса видел, и с ним еще трех генералов. Так что держитесь. Буду за
вас Бога молить.
– Наступление так наступление, наше дело маленькое, –
равнодушно молвил прапорщик, водя карандашом по ведомости. – А вам, Северьян
Антонович, счастливого пути и хорошей должности.
После того как Аничкин отбыл, банно-прачечный прапорщик
просидел над ведомостью совсем недолго. Задумался что-то, заерзал. Подошел к
полковнику, сказал, что надобно проверить, как работают новые вошебойки.
– Ну так идите и проверьте. Я что ль за вас буду вшей
истреблять? – раздраженно сказал начальник.
Ну, Петренко и пошел. По роду занятий ему часто приходилось
отлучаться.
В банно-прачечном
Дивизионная прачечная соответствовала своему названию лишь
частично. Обстирывали здесь только офицеров штаба, да и то в порядке личной
любезности славного Афанасия Никитича, а вообще-то сей важный санитарный объект
предназначался для задачи более ответственной: истреблял из обмундирования
паразитов, грозящих личному составу сыпным тифом. Недавно поступили новые
модернизированные котлы, сразу окрещенные «вошебойками». Их испытывала команда
солдат под предводительством пожилого фельдфебеля.
На свежей весенней травке в три параллельных ряда, как по
линейке, было разложено исподнее белье.
– Ну шо, Савчук? – спросил прапорщик, садясь на корточки и
щупая подштанники. – Ишь ты, она и стирает недурно. Белые-то какие.
– Энта обстоятельней прежней, – признал фельдфебель, пряча
за спину цигарку – он как раз собирался со вкусом подымить. – Хотя и та была
ничего себе.
Вошебойки в прачечной проверяли уже третью неделю –
неторопливо, со вкусом. Дело было хорошее, чистое, а торопиться особенно
некуда.
– Э, брат, что это ты весь двор захламил? – Петренко
распрямился, поглядел вокруг. – Лошадь проскачет, копытом в лужу топнет – белье
забрызгает.
– Завсегда так ложили, Афанасий Никитич.
– «Завсегда». А сегодня переложи. Видишь, солнышком грязюку
растопило. Вот эти поперек нехай будут, – показал прапорщик на средний ряд
сохнущего белья. – И места меньше займет, и не запачкается. Старый солдат, сам
соображать должен.
Фельдфебель заворчал:
– А завтра сызнова велите по-старому ложить? Лучше бы рогожу
достали, постелить. От травы вон зеленится всё.
– Ничего, солдату в этих подштанниках не на танцы ходить.
Давай-давай, перекладывай.
Савчук пошел распорядиться, бормоча:
– Удумал, сам не знает чего…
Новый помощник
Ну что, казалось бы, за фигура пехотный подпоручик?
Крохотный винтик в гигантском механизме целого фронта. Однако на Алексея сейчас
работало всё управление. Никогда еще он не чувствовал себя персоной до такой
степени значительной. Довольно было нескольких слов по телефону, и
штабс-капитан Жилин исчез, будто скверный сон, а еще через пару часов в
распоряжение Романова примчался на мотоцикле новый помощник. Заодно доставил
приказ о назначении подпоручика временно исправляющим должность начальника
дивизионного отделения контрразведки. Это должно было упростить выполнение
порученного дела.
Новый помощник был с одной звездочкой и выглядел так, словно
едва сошел с гимназической скамьи. Так оно почти и было. Прапорщик Калинкин
только что окончил ускоренные шестимесячные курсы, где в прошлом году отучился
и Алеша. Но за этот год многое в армии переменилось. Раньше на курсы
контрразведчиков не брали мальчишек безо всякого военного опыта. Но в недоброй
памяти 1915-ом армия понесла столь тяжкие потери в командном составе младшего и
среднего звена, что пришлось пересмотреть всю концепцию офицерского корпуса.
Никогда больше это сословие не будет являться белой костью, замкнутой кастой
Российской империи. Наскоро созданные курсы и школы тысячами выпускали на фронт
свежеиспеченных прапорщиков из числа вчерашних студентов, унтеров, а то и
гимназистов.
