Начала было рассказывать – самое интересное: про сумасшедшее
плавание через зимнее штормящее море, но Шура нетерпеливо оборвала:
– Эту эпику я в газетах прочла. Ты давай про дело. Что за
молодец тебя доставил? Хорош собой? Из каких?
Порозовев, Лидия Сергеевна отвечала – сдержанно:
– Не из каких. Простой сибирский промышленник, такой
настоящий русак.
И не выдержала. С кем и поделиться, если не с Шурой.
– Знаешь, Шурочка, я, кажется, полюбила.
Ее лицо из розового стало почти пунцовым, счастливым.
– Та-ак, – протянула подруга и хищно подалась вперед. – Было?
– О чем ты?
Взгляд Лидии Сергеевны стал смущенным. Все-таки Шура с
годами сделалась совсем sans vergogne.
[8]
– Не придуривайся. Было, да?
Потупилась, кивнула.
– Лихо! – взвизгнула Мягкая, употребив словечко из их
девичьего прошлого. – Красавчик, да?
– Скоро сама увидишь.
– А лет ему сколько?
– Тридцать – тридцать пять.
Тут Шура окончательно раззавидовалась, изобразила тревожное
сомнение.
– Ох, Верейская, а он часом не до твоих денег добирается?
– Что ты! – торжествующе улыбнулась княгиня. – Эмиль богаче
меня. У него где-то там, – она махнула в сторону набережной, – за Байкалом
золотые рудники.
Больше пооткровенничать не успели, потому что часы пробили
семь раз, и вскоре уже прибыли первые гости. К Верейской полагалось приходить
по-английски: вовремя.
Вечер начался просто триумфально. Сколько было возгласов,
поцелуев, прочувствованных речей! Как же она истосковалась в кошмарном Бинце по
нормальной жизни, по шуму, по своим.
Всё было почти как прежде. Разве что большинство мужчин
пришли не в статском (у Верейской принимали просто – не в пиджаках, конечно, но
и не во фраках), а в разных военных и полувоенных мундирах.
Скоро гости разделились на группки и кружки, прислуга
разносила «хвосты» и закуски. Лидия Сергеевна, как водится, перемещалась по
салону, всюду выслушивая приятные слова и ахая по поводу новостей. Но всё чаще
поглядывала в сторону прихожей.
Наконец выглянул дворецкий и дал знак – подергал себя за
бакенбарду.
Княгиня вспыхнула, но, прежде чем идти встречать,
остановилась перед зеркалом. Оглядела себя придирчивым, безжалостным взглядом:
морщинки, несносные обвислости. Ах, не надо было надевать платье с открытой
шеей! Полно, да любит ли он меня, подумала Лидия Сергеевна, но вспомнила
всякое-разное – раскраснелась. Любит, безусловно любит! Возможно, не столько
ее, сколько громкий титул – мужчины так падки на погремушки. Но разве это столь
уж важно? Титул, имя, порода – это ведь тоже настоящее, свое собственное, не
краденое. Не важно, за что! Главное, что любит!
Лакей помогал припозднившемуся гостю снимать бобровую шубу с
суконным верхом. Румяный с морозца мужчина, которому очень шла светлая бородка,
сунул человеку кожаную папку («Подержи-ка»), поправил шелковый галстук,
заколотый алмазом. Острый взгляд пробежал по вешалке, высматривая шинели с
генеральскими погонами. Таких было несколько, но нужной не обнаружилось.
Забрал папку, сунул лакею банкноту.
Тот стал отказываться:
– Что вы, у нас не заведено.
Но, рассмотрев цвет бумажки, принял ее с поклоном.
– Скажи-ка, а пришел ли… – начал мужчина, но не закончил
вопроса.
Из коридора на него смотрела горничная в воздушной наколке и
белейшем кружевной фартуке.
– Ты что, Зина?
Он подошел к девушке.
– Я ничего-с… – Она оглянулась и быстро: – Емельян Иваныч, а
Тимофей Тимофеич здоровы? Их ни вчера, ни третьего дня не было.
– Здоров. Что ему, дубине, сделается? Внизу, в автомобиле
сидит.
– Он не дубина! – сердито воскликнула девушка. – Он
контуженный!
И вдруг исчезла. По коридору, шелестя шелками, шла
Верейская.
Стремительно и страстно она припала к груди Базарова – на
секунду. Сказала:
– Идите, мой герой! Пусть они на вас посмотрят.
– Ваша кузина с мужем здесь? – спросил он. – Помните, я
просил, чтобы вы их непременно позвали.
Он окает, – подумала Лидия Сергеевна. – Странно, что я
раньше не обращала внимания. Заметила по контрасту с нашими петербуржцами.
Ничего, это даже стильно.
– Конечно, помню. Разве могла я забыть, если вы попросили?
Вы хотите поговорить с Вольдемаром о вашем проэкте. Леночка сказала, что
приведет своего бирюка, но они опоздают. У него какие-то служебные дела. – Она
поправила возлюбленному галстук. – Вы сейчас окажетесь в центре внимания. Не
смущайтесь.
– На медведя ходил – и то не смущался, – проворчал сибиряк,
следуя за хозяйкой.
– Господа, вот мой спаситель! – громко объявила княгиня с
порога. – Емельян Иванович Базаров. Любите и жалуйте. На таких людях вся Русь
держится.
Под взглядом чуть не сотни глаз он сдержанно поклонился.
Лидия Сергеевна вздохнула с облегчением: он был положительно хорош. В осанке и
поклоне чувствовалась неброская, истинно русская сила.
Все смотрели на него с улыбкой, ладони исполнили ритуальную,
почти беззвучную имитацию рукоплесканья. Тогда вновьприбывший поклонился еще
раз, с комической преувеличенностью. Улыбки стали шире. Понравился, он нашим
понравился, успокоилась Верейская и слегка подтолкнула Базарова в локоть.
– У меня всё без церемоний. Кто не знаком, представляются сами,
попросту. Общайтесь, здесь много очень интересных людей.
Что правда, то правда. Интересных людей в салоне у ее
светлости было предостаточно: государственные люди, думцы, несколько видных
публицистов. Праздной светской болтовни почти не слышалось.
Емельяну Ивановичу здесь всё было любопытно. Он немного
послушал подле кружка генштабистов – говорили о новинке стратегической мысли:
совместных действиях с фронтами союзников.
Переместился к журналистам, возмущавшимся бесстыдством
цензуры.
Наконец, застрял вблизи камина, где спорили о Страннике (так
называли любимца царской семьи, простого мужика, то ли шарлатана, то ли
чудотворца, о котором судачила вся Россия).
Всякий раз собеседники приветливо принимали в свой круг
спасителя хозяйки, произносили комплименты и тут же о нем забывали, а сам
Емельян Иванович в разговоры не вмешивался. Он так и заявлял:
