С наступлением ночи, когда свет везде уже был потушен, Кит и Дана по-прежнему не могли сомкнуть глаз, размышляя, не стоит ли принять снотворного. У обоих не было сил, но сон никак не шел. Они устали от чтения материалов по делу, от обсуждения прочитанного, от переживаний за молодого чернокожего парня, о котором ничего не знали всего сутки назад. Но больше всего их мысли занимал человек, который столь неожиданно прервал размеренное течение их жизни, — Тревис Бойетт. Кит не сомневался: тот говорил правду. Дана тоже склонялась к этому мнению, но все же считала, что человеку с таким ужасным уголовным прошлым верить глупо. Они оба устали от споров.
Если Бойетт говорил правду, то были ли они единственными людьми на свете, точно знавшими, что в Техасе вот-вот казнят невиновного? Если да, то что им делать? Как следовало поступить, если Бойетт отказывался публично признать правду? А если он согласится и все расскажет, то что им предпринять? Слоун находился в четырехстах милях, и они никого там не знали. Да и как они могли знать? До вчерашнего дня Шредеры вообще не слышали об этом городке.
Вопросы так и остались открытыми, и не было никакой надежды, что удастся найти на них ответы. Супруги решили, что будут смотреть на электронные часы, и если до полуночи уснуть не удастся, то примут снотворное.
В 23.04 оба вздрогнули от неожиданного телефонного звонка. Дана включила свет: на определителе номера высветилось, что звонили из больницы Святого Франциска.
— Это он, — прошептала она.
Кит взял трубку:
— Алло!
— Извините, что звоню так поздно, пастор, — сказал Бойетт тихим и сдавленным голосом.
— Ничего страшного, Тревис. Мы еще не спим.
— Как ваша хорошенькая жена?
— Замечательно! Послушай, Тревис, я уверен, ты звонишь не просто так.
— Да, извините, пастор. Я очень хочу посмотреть на девушку еще раз. Вы понимаете, что я имею в виду?
Кит держал трубку так, чтобы Дана могла прижаться к ней ухом и тоже все слышать.
— Боюсь, что нет, Тревис, — ответил он.
— Девушку, Николь, мою малышку Никки. Мне осталось недолго жить на этом свете, пастор. Я все еще в больнице, лежу под капельницей, меня начинили лекарствами, и врачи говорят, долго я не протяну. Я уже наполовину труп, пастор, и не хочу сыграть в ящик, не посмотрев в последний раз на Никки.
— Она умерла девять лет назад.
— Верно. И я это знаю лучше других. То, как я с ней поступил, просто ужасно, и я несколько раз ездил к ней просить прощения. Я обязательно должен сделать это еще раз — просто сказать ей, как мне жаль, что так вышло. Вы понимаете, о чем я, пастор?
— Нет, Тревис, я не понимаю.
— Она все еще там, верно? Там, где я ее оставил.
— Ты сам говорил, что не уверен, где именно закопал тело.
Повисла долгая пауза, будто Тревис старался припомнить.
— Я знаю, где она, — наконец произнес он.
— Ну и отлично, Тревис! Тогда поезжай и разыщи ее. Откопай, посмотри на кости и скажи, как тебе жаль. А что потом? Тебе станет легче? А тем временем невинного человека казнят за твое преступление. Мне пришла в голову хорошая мысль, Тревис. Когда ты скажешь Николь в последний раз, что тебе очень жаль, поезжай в Слоун, найди на кладбище могилу Донти и скажи ему то же самое.
Дана нахмурилась и повернулась к мужу. Тревис снова помолчал и потом выдавил:
— Я не хочу, чтобы этот парень умирал, пастор.
— Мне трудно тебе поверить, Тревис. Ты хранил молчание целых девять лет, пока его судили, пока он сидел в тюрьме. Ты ничего не стал делать ни вчера, ни сегодня, и если ты по-прежнему будешь тянуть резину, он умрет. Время почти на исходе.
— Я не могу этому помешать.
— Но ты можешь попытаться. Можешь отправиться в Слоун и сообщить властям, где закопал тело. Ты можешь признаться в том, что сделал, показать кольцо, поднять шум. Я не сомневаюсь: пресса и телевидение тут же подхватят сенсацию. Кто знает, может, подключится судья или губернатор. Я в этом мало понимаю, Тревис, но мне кажется, будет трудно казнить Донти Драмма, если ты по телевизору заявишь, что убил Николь, действовав в одиночку.
— У меня нет машины.
— Возьми напрокат.
— У меня нет прав уже десять лет.
— Поезжай на автобусе.
— У меня нет денег на билет, пастор.
— Я дам тебе деньги. Нет. Я куплю тебе билет в один конец до Слоуна.
— А если у меня будет приступ в автобусе, и я потеряю сознание? Да меня запросто высадят в Оклахоме.
— Ты просто морочишь мне голову, Тревис.
— Вы должны отвезти меня туда. Только вы и я. Если отвезете меня, я расскажу правду о том, как все было. Я покажу, где тело. Мы можем остановить казнь, но вы должны поехать со мной.
— Но почему именно я?
— Больше некому, пастор.
— У меня есть другое предложение. Завтра утром мы вместе пойдем в городскую прокуратуру. У меня там работает друг. Ты все ему расскажешь. Может, нам удастся убедить его созвониться с прокурором в Слоуне, шефом полиции, адвокатом, не знаю с кем, может, даже с судьей. Они послушают скорее его, чем лютеранского священника, который мало смыслит в законах. Мы можем записать твое заявление на видео, переслать его техасским властям и в газеты. Как тебе такое предложение, Тревис? Ты не нарушишь условий досрочного освобождения, а у меня не будет неприятностей из-за того, что я помогаю тебе.
Дана согласно кивала. Прошло пять секунд, потом еще пять. Наконец, послышался голос Тревиса:
— Может, это и сработает, пастор. Может, это и остановит казнь, но ее тело ни за что не найдут. Место могу показать только я.
— Давай сначала остановим казнь.
— Меня выписывают завтра в девять утра.
— Я приеду, Тревис. Офис прокурора рядом с больницей.
Пять секунд. Десять секунд.
— Мне нравится ваше предложение, пастор. Давайте так и поступим.
В час ночи Дана нашла снотворное, которое отпускалось без рецепта, но оно не помогло, и через час супруги по-прежнему бодрствовали. Все их мысли занимала поездка в Техас. Они уже обсуждали ее вероятность и раньше, но перспектива их обоих так пугала, что они не решались заговорить об этом снова. Сама идея была полным абсурдом — Кит в Слоуне с рецидивистом-насильником, не вызывающим доверия, будет пытаться найти кого-нибудь, чтобы рассказать невероятную историю. И это в городе, отсчитывавшем последние часы до казни Донти! Над этой нелепой парой точно будут насмехаться, а может — не дай Бог! — пустят в ход оружие. А по возвращении в Канзас преподобного Кита Шредера могут с полным основанием обвинить в нарушении закона. Вдруг он лишится не только своего прихода, но и сана? И все из-за этого ужасного Тревиса Бойетта!
