– Что? – Качалин вздрогнул. – Квартир? Всего? – Он смотрел недоуменно. – Зачем вам? Впрочем, пожалуйста. В нашем подъезде?
– У вас два подъезда, но вестибюль общий, – сказал Лева, – меня интересует, сколько всего квартир?
– Кажется, сто двадцать шесть.
– Сто двадцать шесть, – повторил Лева. – Считаем: в среднем по два человека в квартире, получается двести пятьдесят два. Работа, конечно, но приходилось делать и больше.
– Я не понимаю, что вы имеете в виду? – Качалин изображал удивление, но глазки его забегали, видимо, он начинал догадываться.
– Вы сегодня домой приезжали, я в этом уверен. – Лева говорил равнодушно, как о факте, хорошо известном. – Вспомните, неужели вы никого не встретили в вестибюле, никто из жильцов не спустился, никто не выходил и не входил в подъезд? У дома стоит несколько машин, вспомните: никто не садился в машину и не выходил из машины?
Качалин держался, лицо у него застыло, веки прикрыли зрачки. Лева не смотрел на Толика Бабенко, знал: с ним справиться несложно. И действительно, Толик заерзал, начал дышать часто, даже с присвистом, словно не сидел на стуле, а бежал в гору из последних сил.
– Игорь Петрович, неужели вы заставите нас проделать такую работу: двести пятьдесят человек, каждого застать дома, с каждым поговорить. Выяснить, кто от тринадцати до четырнадцати часов приходил или уходил из дома, кто вас видел, затем свидетелей официально допросить, провести с вами очные ставки. – Лева вздохнул: – Мы истратим уйму времени и сил. А ваши соседи по дому? Что они о вас подумают? А что станет думать о вас следователь? Как вы сможете свое поведение объяснить? Игорь Петрович, ваше поведение неразумно.
– Я хочу сказать, дайте мне… Я сгоряча, не подумав, – торопливо заговорил Толик Бабенко.
Гуров повернулся к нему, взглянул холодно, сказал жестко:
– С вами я пока не разговариваю. На что вы рассчитываете, никому, даже вам, неизвестно.
– А я не хотел! – вроде даже радостно заявил Бабенко.
– Игорь Петрович, как будем жить дальше? – Лева перестал обращать на Бабенко внимание, смотрел на Качалина.
Тот молчал, отрешенно смотрел прямо перед собой и молчал. Он упустил момент, когда следовало возмутиться, его молчание лишь утверждало правоту Гурова и с каждой секундой становилось все глупее, но сил прервать молчание не было, главное же – он не знал, что говорить, как оправдываться. Неожиданно даже для себя самого Лева протянул руку к лицу Качалина, показал ему палец и повел им в одну сторону, затем в другую, как это делают врачи при исследовании зрения. Качалин невольно проследил за движением пальца, повел зрачками, понял глупость происходящего, вздрогнул, закрыл лицо ладонями.
Бабенко наблюдал за происходящим, широко открыв рот, глупо хихикая. Гуров взглянул на него недовольно и вновь переключился на Качалина.
– Вот и хорошо, вот и прекрасно, – сказал Лева, даже улыбнулся, хотя это было совершенно ни к чему. – Вы же сильный человек, Игорь Петрович. А я уже собирался вам валерьянку давать. Вы сильный и умный – ведите себя соответственно. В котором часу вы сегодня приехали домой?
– В начале второго, может быть, в половине второго, – бесстрастно ответил Качалин и тонким звонким голосом закричал: – Стыдно мне! Стыдно! Зачем вы мучаете меня?
– Я вас не понимаю, Игорь Петрович. Вернее, пытаюсь понять. Только я вас убедительно прошу, – Гуров отхлебнул воды, – здесь не театр, зрителей нет, ничего представлять не надо.
– Вы мне не верите. – Качалин согласно кивнул.
– Верить вам у меня нет оснований, правду вы мне пока не говорили. Мне кажется, что ее очередь пришла. – Лева устроился на стуле поудобнее, всем своим видом давая понять: мол, готов слушать внимательно, – перевел взгляд на ерзающего от нетерпения Бабенко и добавил: – Минуточку, дайте подумать.
Качалин снова кивнул, почему-то начал потирать ладони, будто ему предстояло не каяться и изворачиваться, а сделать что-то очень для себя приятное. Бабенко, почувствовав на себе взгляд Гурова, перестал вертеться и нетерпеливо зыркать глазами, уставился в дальний угол и, втянув голову в плечи, старался казаться меньше, быть незаметнее. Гурову даже послышался его голос: «Не выгоняйте, ну пожалуйста. Дайте послушать, очень уж интересно». «Так попросить отсюда Бабенко или оставить? – Гуров быстро прикидывал возможные „за“ и „против“. – Пусть остается, может, я из его присутствия сумею выжать в предстоящем разговоре что-нибудь полезное», – решил Лева. (Впоследствии выяснилось, что, предоставив возможность Бабенко слышать их беседу, Гуров допустил серьезную ошибку.)
– Так я вас слушаю, Игорь Петрович.
– Правда, она незамысловата и неприглядна, – заговорил Качалин быстро, будто боялся, что перебьют или желание говорить пропадет. – Я заехал домой около половины второго, точно время указать не могу. Елена уже была мертва, чуть-чуть теплая еще. Она лежала, вы знаете… Сначала я не понял, бросился к ней, когда же понял, то, извините… – Качалин поднял глаза. – Я извиняюсь за свое поведение. Я выпил полстакана виски, сел в кресло и закурил. Окурок там должен быть.
– Окурок есть. – Гуров кивнул.
– Понимаю. Окурок есть, человека нет, и у меня совести нет. Согласен. Вы абсолютно правы.
Лева был убежден: Качалин в данный момент искренен, переживания его не наигрыш, а вот правду он говорит или нет, неизвестно. Разве можно искренне страдать и лгать? Лева знал: такое случается, и значительно чаще, чем мы себе представляем. Невозможно разговаривать с человеком и не испытывать к нему абсолютно никаких чувств – инспектор уголовного розыска не компьютер. Симпатия, антипатия, жалость, презрение, гнев, искреннее сочувствие к человеку рождаются порой по непонятным, случается, по совершенно необъяснимым причинам. И невольно при выборе пути эти чувства оказываются коварным лоцманом. Лева знал о существовании невидимого лоцмана, старался субъективное отношение к собеседнику максимально пригасить либо брать на свое личное отношение поправку. В данный момент Качалин вызвал у Левы сочувствие, и он одернул себя, заставил еще больше насторожиться.
– Я и в детстве был трусом, во дворе меня били слабые. – Качалин пожал плечами, будто говорит кто-то другой, а он услышал и пожал плечами. – Я не сообразил, решил: ее кто-то убил – и испугался. Внешне-то мы были дружны, некоторые считали нас идеальной супружеской парой. Я сидел, курил, мысли вертелись и вертелись. Следствие внешнюю оболочку сдерет быстро и до сути наших отношений докопается. А кто убивает жену? Чаще всего муж. Так? – Он попытался улыбнуться.
– Не обязательно, но значительно чаще, чем думают люди непрофессиональные, – ответил Лева, думая совершенно, казалось бы, о постороннем. Почему Качалин столь интимные вещи выкладывает при Толике Бабенко? Естественно попросить его выйти, Качалин же этого не делает. Странно. Здесь что-то не так.
– У меня много приятелей среди вашего брата, наслышался. Убили жену, хватай мужа, в девяти случаях из десяти не ошибешься. Извините, вы хотите слышать обо мне, а не о себе.
