Что делать с Гуровым? Волин дал ему сутки на размышления, подполковник условия принял, в назначенный час не позвонил, а с квартиры Сергачева съехал, исчез и вестей не подает. И зачем такой неуправляемый снаряд понадобился Патрону? Почему неуправляемый? Он служит своей идее, с ней можно не соглашаться, но у Гурова она есть. И при ее воплощении сыщик очень даже человек дисциплинированный и обязательный.
Последние рассуждения Референта были простительны, так как о сегодняшних отношениях подполковника Гурова со своим начальством Руслан Алексеевич ничего не знал.
«Подполковник, сыщик, идейный борец, – продолжал рассуждать Референт. – Зачем Патрону такой человек?» И Волин наконец понял… Он опустился в кресло, схватился за голову.
Все последующие действия развивались строго по законам мелодрамы, и слова, часть из которых он произносил вслух, а часть проглатывал, тоже больше годились для провинциальной сцены, чем для суровой столичной действительности. Референт говорил примерно следующее:
– Боже мой, какой я идиот! Меня столько времени тычут мордой в дерьмо, а я тыкаюсь и жру его, даже еще удивляюсь, что невкусно, что тошнит. Дебил! Это же дерьмо, ничем не прикрытое! Патрон так уверен в моем кретинизме, что даже не удосужился это дерьмо как-то закамуфлировать.
Волин взял себя в руки, немного успокоился, закончил разыгрывать мелодраму, слез со сцены, сосредоточился на ситуации. «Прозревший глупец уже не глупец, – решил он. – Как выражается мой лучший друг подполковник Гуров, если правила отменили, будем драться без правил».
* * *
Юрий Петрович Лебедев спустился по ступенькам Центрального телеграфа и побрел в сторону Пушкинской площади. «Недавно я здесь проходил, меня преследовал Гуров, а я полагал, что нахожусь в очень сложном положении. Такова жизнь: если человеку отрезали палец, то он горюет, а ему следует радоваться, что не отрезали руку. Тогда мне было трудно, даже страшно, но я был себе хозяин, понимал происходящее, мог влиять на ход событий. Сейчас я ничего не понимаю, ничего не могу и, главное, не хочу. Пусть тюрьма, лишь бы оставили в покое и лишь бы остаться живым. На лесоповал меня по возрасту не пошлют, буду клеить коробочки или шить рукавицы».
Сегодня впервые в жизни Юрий Петрович не пересчитал полученные деньги. Он взглянул в чемодан, спросил, сколько, и молча записал цифры в блокнот. Парни в кожаных куртках непрестанно жевали что-то, в основном молчали, изредка швыряли друг в друга непонятные слова и смотрели на него, вчера еще считавшего себя, да и на самом деле бывшего финансовым магнатом, как на кладовщика, принимавшего залежалый товар. Юрий Петрович чувствовал, что для этих ребят он никто, тля, его можно в любую минуту прихлопнуть.
Юрий Петрович убийц знавал. Иван Сыч, ныне покойный, Эффенди, сегодня отсутствующий, были исполнители высшей марки. Спокойные, рассудительные, они убивали, и Юрий Петрович относился к ним без эмоций, философски: каждый делает, что умеет. Но ни один из них никогда не убивал без приказа.
Кожаные парни, с которыми Юрий Петрович постоянно общался в последние дни, никого при нем не тронули, но он чувствовал, вернее, твердо знал: они готовы убить прямо сейчас, без нужды, без приказа, без личной выгоды, убить просто так, с той же легкостью, с которой ребенок ломает надоевшую игрушку.
Юрий Петрович брел по любимой улице, его еще недавно элегантный плащ болтался затертой тряпкой, воротничок свежей рубашки казался грязным, а модный галстук – засаленным. К не раз слышанным словам «жить не хочется» он всегда относился примерно так же, как к лозунгу «Слава труду!»: нравится людям, пусть говорят, все равно это никакого смысла не имеет. К сегодняшнему дню отношение к собственной жизни у Юрия Петровича в корне изменилось.
– Ба! Какая встреча! – услышал он, оглянулся и увидел Гурова, открывающего дверцу «Жигулей». – Присаживайтесь, Юрий Петрович, в ногах правды нет.
Юрий Петрович сел в машину, сжал Гурову локоть и сказал:
– Здравствуйте, Лев Иванович.
– Здравствуйте, Юрий Петрович, – в том же тоне ответил Гуров посмотрел на финансиста внимательно и свои первоначальные планы изменил. – Я чертовски проголодался, подскажите, где бы мы могли пообедать?
Лебедев назвал адрес и закрыл глаза. «Сильно скрутило моего недруга, – думал Гуров, – а ведь я к нему сейчас ни злобы, ни даже антипатии не испытываю. Немолодой, усталый, испуганный человек. Собирался переговорить накоротке, но коли он так развалился, надо ловить момент, выжать из него максимум. Я личность высоконравственная, оберегаю людей, потому одного человека готов подловить и добить окончательно. Браво, Гуров! Только вперед!… Чем же его заставляют заниматься, почему он так плох?»
Лебедев приоткрыл глаза, покосился на сыщика. «Почему я никогда не замечал, что этот парень красив? Ему бы в кино сниматься, умных сыщиков играть, душевных, все понимающих. Он, мой враг, сегодня самый близкий мне человек. Рядом с ним спокойно. Очередную ловушку обдумывает, решает, как через меня доказательства против Референта и Патрона получить. Ну и пусть, зато я уверен, что он не ткнет меня ножом, не ударит железом по голове. Видит, как я сейчас расклеился, а не пристает с вопросами. Интересно, взяли они Эффенди или нет?»
– Ваша информация была достоверной, – словно подслушав мысли Лебедева, сказал Гуров. – Я вам очень благодарен. Эффенди действительно был на даче в течение нескольких дней, но, когда мы прибыли, его там уже не было. Вы не волнуйтесь, Юрий Петрович, мы его обязательно найдем. Он убийца.
Лебедев не ответил. «Эффенди убийца? Верно. Но он исполнитель чужой воли. А сколько вы расплодили потенциальных убийц и как собираетесь их определять, как бороться?»
Они обедали в тихом, уютном кооперативном ресторане, где Юрия Петровича явно не знали, но приняли гостей любезно, обслужили быстро, кормили вкусно.
Лишь когда подали кофе, а Лебедеву рюмку коньяку, Гуров спросил:
– Не как преступник милиционеру, а как человек человеку, скажите, Юрий Петрович, зачем вам все это надо?
– Что это? – привычно огрызнулся Лебедев и неожиданно рассмеялся. – Извините, рефлекс.
– Да, я тоже за собой постоянно замечаю. Сижу в гостях за чашкой чая и непроизвольно фиксирую, кто врет, кто обманывает жену. Хотя, казалось, бы, какое мое дело?
– Да, да, профессия, она накладывает… Мне один врач рассказывал… – Лебедев замолчал, хотел сказать, мол, кончай обхаживать, лишь махнул рукой и попросил девушку принести еще рюмку коньяку.
– Я чем дольше работаю, тем больше у меня возникает вопросов. Возможно, я с возрастом глупею. Доступной всем статистикой сегодня доказано, что разбойники «трудятся» из расчета буквально мизерного месячного дохода. Я, естественно, отбрасываю нравственные проблемы. – Гуров взял принесенный Лебедеву коньяк, отлил чуть-чуть себе в кофе. – Но простая арифметика, логика, здравый смысл?
– Тут вы, извините, Лев Иванович, совсем по-детски рассуждаете, – тонко улыбнулся Лебедев, к нему возвращалась уверенность, и подумалось вдруг, что Гуров отнюдь не умен, свой шанс упустил, следовало брать за горло еще в машине, а теперь дудки. – Возьмем лотерею. Известно, мероприятие заведомо убыточное, однако миллионы в нем участвуют. Я это называю «синдромом жар-птицы». Вот все проигрывают, а я выиграю. Каждый верит в фортуну, это человеку вообще свойственно, просто необходимо верить.
