— Ремесло такое, — усмехнулся Бестужев.
— Можно вас кое о чём попросить? Вам ведь, собственно,
всё равно…
— Да?
— Вы можете, когда начнете вести переговоры со
Штепанеком, представиться не коммерсантом, а военным агентом в штатском?
Совершенно неважно, из какой страны, хоть из Экуадора… Хоть солидности ради
следует подобрать более серьёзную державу.
— Зачем вам это?
— Это пойдет на пользу не мне, а вам! — огрызнулся
Вадецкий. — Понимаете ли… Он буквально помешан на славе военного
изобретателя. Откуда такая мания у человека сугубо штатского, мне решительно
непонятно. Но всё именно так и обстоит: он возмечтал, чтобы в военном деле имя
Штепанека стало столь же нарицательным, как Шрапнель, Галифе, Максим, Маузер… Я
краем уха слышал от знающих людей, что его аппарат можно с успехом применять и
в совершенно мирных областях жизни — но сам Штепанек эти стороны не
рассматривает вовсе, он хочет, чтобы его имя оказалось увековеченным в истории
военного дела… Именно по этой причине у меня с ним ничего и не вышло… то есть,
я имею в виду, я не смог получить никакой выгоды. Богом клянусь, серия звонких
статей о мирном применении аппарата Штепанека и произвела бы фурор, и позволила
бы мне заработать кое-какие деньги. Но он, будто дервиш одержимый, только и
твердит что об огромном военном значении своего телеспектроскопа. А это
европейской читающей публике скучно. В Европе по-настоящему большой войны не
было уже почти сто лет после окончательного разгрома Наполеона. И наверняка не
случится ещё лет сто. Европейский читатель абсолютно не воспринимает сенсации,
связанные с военными новинками, нечего и думать на них заработать… А я такие
надежды на него возлагал! — воскликнул Вадецкий с неприкрытой обидой.
— Понятно, — сказал Бестужев. Добавил осторожно: —
Как считаете, можно мне назваться… скажем, полковником шведской армии?
— Да почему бы нет? Швеция давненько не воевала, но всё
же солидная монархия, страна с богатой военной историей… — Он то и дело
поглядывал на стол, и, наконец, не выдержал: — Раз уж мы договорились, можно я…
— Сделайте одолжение, — кивнул Бестужев.
Пригубливая коньяк, он смотрел, как Вадецкий складывает
золотые аккуратными столбиками, как тщательно заворачивает их в клетчатый
носовой платок, а платок бережно прячет в карман пиджака. Спросил небрежно:
— Ну а теперь, думается, можно спросить, куда вы вашего
протеже пристроили? Не верится, чтобы столь хваткий человек, как вы, не нашёл
хоть какого-то применения…
— Представьте себе, нашёл! — улыбнулся Вадецкий не
без горького сарказма. — У меня здесь появились кое-какие полезные
знакомства… Мне удалось ввести его в дом одного из здешних светских львов. Наши
великосветские бездельники, пресыщенные всем на свете, в аппарате Штепанека
увидели великолепное, оригинальное развлечение… Не смотрите на меня так
насмешливо. Я и сам прекрасно понимаю, насколько это смешно и убого: развлекать
таким изобретением скучающую толпу светских бездельников… Но это всё, что мне
удалось сделать. Хоть какая-то выгода…
Бестужев понятливо уточнил:
— И вы, наверное, не берёте с них денег? Гораздо более
привлекательным выглядит доступ в эти круги?
— Ну конечно, — деловито сказал Вадецкий. —
Для репортера это выгоднее денег… Там порой можно получить такую информацию,
какую обычным путем ни за что не добудешь…
— Да, я понимаю. И вот ещё что… Как вас угораздило
познакомиться с Гравашолем?
— Вот уж поверьте, я к таким знакомствам нисколько не
стремился! — фыркнул Вадецкий. — Этот мизерабль нагрянул ко мне в
бюро и стал, угрожая оружием, требовать сведений о местонахождении Штепанека.
Ему зачем-то необходим телеспектроскоп, хотя я и представления не имею, какая
от него польза анархистам… Я пытался уверить его, что со Штепанеком мы давно
расстались — но он, оказывается, побывал в пансионате и вызнал, что я увез
оттуда Штепанека совсем недавно… Тогда я попросил Бенито помочь, Бенито мне
кое-чем обязан. Он прислал каких-то своих знакомых итальянских анархистов… ну а
чем кончилось, вы сами были свидетелем. Итальянцы в горячности ничем не
уступают французам и даже превосходят, вы видели, как славно они гнали людей
Гравашоля…
— И вы полагаете, что на этом всё кончилось?
— Наверняка, — убежденно сказал Вадецкий. —
Теперь он знает, что меня есть кому защитить, что итальянские головорезы его
молодчикам не уступят…
Бестужев покрутил головой:
— Гравашоль не похож на человека, способного бросить
задуманное при первой же неудаче. Вы ведь сейчас — единственная ниточка,
ведущая к Штепанеку, верно? А потому на вашем месте…
Он замолчал и прислушался, властным жестом приказав
Вадецкому замереть.
Никаких сомнений — входную дверь пытались открыть, в
замочной скважине что-то звучно поворачивалось с резким металлическим
скрежетом. Таких звуков не бывает, когда пользуются привычным, подходящим для
этого замка ключом — скорее уж они свойственны воровской отмычке…
Бестужев видел, как Вадецкий побледнел. Скрежет прекратился,
дверь попытались открыть, но задвинутая щеколда помешала.
— Ну вот видите? — шепотом сказал Бестужев. —
Кому же ещё тут быть…
— чёрный ход! — испуганным шепотом отозвался
Вадецкий.
— Да, больше ничего и не остаётся… — кивнул Бестужев. —
Показывайте дорогу, но я пойду первым…
— Зачем?
— Ох ты ж господи! — вырвалось у Бестужева. —
Думаете, Гравашоль не догадался поставить у чёрного хода кого-то из своих
молодчиков? Это же азбука…
Он первым спускался по узкой тёмной лестнице, стараясь
бесшумно ступать на цыпочках — к сожалению, поспешавший следом репортер
производил гораздо больше шума, как ни пытался Бестужев, оборачиваясь чуть ли
не на каждой ступеньке, урезонивать его грозными взглядами. Очередной
лестничный марш…
Бестужев первым увидел человека в котелке, привалившегося к
косяку узкой двери. Вверх он не смотрел — и Бестужев кинулся вперед, одним
прыжком преодолел пролет, прыгнул… и приземлился, без зазрения совести
использовав этого типа как некое смягчившее удар подручное средство. Обрушился
прямо на него. Субъект в котелке чувствительно грянулся об стену, успев
удивленно охнуть. Он был на миг ошеломлён, и Бестужев, не тратя времени, пнул
его в коленку, ударил в горло, а напоследок безо всякого изящества и жалости
нанёс совершенно мужицкий, размашистый удар «под душу». Противник издал
неописуемый звук и рухнул, судорожно хватая ртом воздух.
— Быстрее! — прикрикнул Бестужев.
Достал браунинг, загнал патрон в ствол и, держа пистолет
наготове, рывком распахнул дверь. Ну да, конечно: возле двери отирались уже
знакомые индивидуумы: двое из тех трех, что заявились с Гравашолем в пансионат.
Неширокая улочка, застроенная старинными зданиями, плавно изгибавшаяся вправо,
единственный прохожий, неспешно шагавший совсем близко…
