Бестужев насторожился, едва услышав о профессии этой
симпатичной особы и её американском происхождении. Среди прочих охотников за
аппаратом Штепанека, заявлявшихся к профессору Клейнбергу, фигурировала и некая
американская журналистка, описанная профессором как «красивая и
эмансипированная». И вот теперь, изволите ли видеть… Красивая, эмансипированная
американская журналистка, объявившаяся опять-таки там, где обосновался
Штепанек… Прикажете считать это совпадением и допустить, что речь идет о двух
разных женщинах? Толковый жандарм в такие совпадения не должен верить
нисколечко…
— Вы отлично стреляете, мисс Хейворт, — сказал
Бестужев, отчего-то испугавшись вдруг, что она прочтёт по лицу его мысли: кто
их ведает, хватких американских девиц…
— Хотите попробовать? — с явным вызовом
осведомилась мисс Хейворт, положив руку на револьвер.
Графиня смотрела на них с весёлым нетерпением. Бестужев
принял вызов: шагнул вперед, вынул браунинг, в момент загнал патрон в ствол и,
почти не целясь, произвел четыре выстрела, ведя дулом справа налево. Четыре
пузатых расписных горшочка из остававшейся на полке невредимой полудюжины
разлетелись в черепки. Он без труда снёс бы и два оставшихся, но решил
сохранить в обойме половину патронов — запасной у него при себе не было, а при
сложившихся обстоятельствах не стоит ходить безоружным, даже здесь… Вряд ли
Гравашоль испытывает пиетет к особнякам знати, глупо думать, что он не рискнет
сюда вторгнуться, если узнает…
— Браво! — графиня хлопнула в ладоши. — Вы
поддержали реноме мужчин, князь… Вы всегда носите при себе оружие? Даже в тихой
Вене? Или это национальная русская привычка?
— Скорее уж сибирская, графиня, — сказал Бестужев
чуточку легкомысленным тоном завсегдатая светских гостиных. — В наших
диких краях даже дети с определённого возраста ходят с оружием — никогда не
знаешь, где тебя подстерегает медведь, с ним можно столкнуться нос к носу в
любой момент…
Краешком глаза он отметил брошенный на него Луизой взгляд —
чересчур пристальный, чересчур испытующий, вроде бы не свойственный
очаровательной девушке, пусть даже репортеру, пусть даже раскованной
американке. Интересно было бы проникнуть в её мысли, да нет такой возможности…
— Боже мой, какой ужас! — Графиня округлила глаза
в наигранном страхе. — Вы мне расскажете, князь? Медведей я видела только
в зоологическом саду… впрочем, однажды и дикого, в Банатских лесах, но он
прошёл по склону очень далеко от нас, на расстоянии почти мили, мы и не
рассмотрели толком… А вы, наверное, столько их убили…
— Приходилось, — скромно сказал Бестужев.
По совести говоря, он ни разу не был даже на птичьей охоте,
а медведей, подобно графине, лицезрел исключительно в зоологическом саду.
Будучи в Шантарской губернии, где диких медведей обитало неимоверное
количество, вольного косолапого не видел ни разу. И потому лихорадочно
припоминал всё, что мог читать и слышать о повадках медведей и охоте на них.
Будь здесь одна графиня, можно было бы преподнести любую фантазию, наверняка принятую
за чистую монету, — но вот эта Луиза… В Северо-Американских Штатах, он
читал, медведей в лесных областях хватает, эта шустрая девица, кто её там
знает, может оказаться сведущей в медвежьей охоте, с неё станется… Ну вот, она
снова, уверенная, что Бестужев на неё не смотрит, глянула очень уж пытливо…
Из щекотливого положения его выручила графиня, сама того не
ведая. Опустившись в массивное высоченное кресло (спинка оказалась аршина на
полтора повыше черноволосой головки), она непринужденно сказала:
— Присаживайтесь, князь, побеседуем. Господин Вадецкий,
мне помнится, мисс Луиза хотела посмотреть доспехи в рыцарской галерее… Вы уже
достаточно хорошо знаете дом…
Это было произнесено с улыбкой, вроде бы небрежно — но за её
словами стояла многовековая привычка повелевать. И упомянутые совершенно
правильно расценили это как прямой и недвусмысленный приказ, покладисто
покинули Дубовую залу.
— Князь, не приоткроете ли окно? — попросила
графиня. — Несносного дыма осталось после ваших с Луизой упражнений
столько…
Бестужев без труда справился с высокой аркообразной створкой
— петли оказались прекрасно смазаны. Окно опять-таки сработано на старинный
манер: маленькие квадратики стекла в массивной дубовой раме. В зале повеяло
вечерней свежестью, чуточку сыроватой. Он вернулся к столу и, повинуясь жесту
графини, опустился в соседнее кресло.
Графиня разглядывала его с бесцеремонным любопытством
избалованного ребенка.
— Впервые вижу русского, тем более князя, —
сказала она наконец. — Тем более обитающего в загадочной Сибири…
— Значит, мы в равном положении, — сказал
Бестужев. — По чести признаться, я тоже впервые вижу воочию венгерскую
графиню.
— И каковы же впечатления? — прищурилась графиня.
— Любой комплимент, по-моему, прозвучит невыразимо
пошло…
— Браво, — сказала графиня всё с тем же
невозмутимым видом и пляшущими в глазах чертиками. — Я вижу, вы
красноречие и галантность оттачивали отнюдь не в обществе медведих… медведиц… в
общем, отнюдь не в обществе диких хищников.
Бестужев слегка поклонился. Он сидел как на иголках. Его так
и подмывало спросить о Штепанеке — но до такой прямолинейной глупости не
опустится и начинающий сыщик, следовало непринужденно, небрежно, как бы
невзначай вплести этот вопрос в беззаботную салонную болтовню — или навести эту
властную, капризную красавицу на соответствующую тему. Но это потребует немало
времени и терпения, не будем торопить события. Луиза, Луиза… Нет, таких
совпадений попросту не бывает! Ни за что в совпадения не верится.
— Мне кажется, вы несколько скованны, князь?
Придав лицу чуточку простоватое выражение, Бестужев
улыбнулся:
— Откровенно говоря, я опасался…
— Чего?
— Того, что мое появление будет встречено без всякого
восторга, — сказал Бестужев. — Мне приходилось общаться с венграми, и
я давно понял, что некоторые их них нас, русских, прямо-таки ненавидят за… за
старые дела.
— Вы о древней истории? — безмятежно улыбнулась
графиня. — Я имею в виду, об участии ваших войск в разгроме кошутовского
бунта? Да, некоторые видят в этом зло… Успокойтесь, князь, я к их числу не
принадлежу. Признаюсь вам по секрету: я, в отличие от многих моих
соотечественников, очень отрицательно к этому бунту отношусь и уж никак не
признаю за ним гордого наименования «славной революции»… Крайне дурацкое было
предприятие, в Венгрии я бы остереглась говорить об этом в полный голос, но
здесь, в Вене, да ещё с русским… Здесь много причин. Эти болваны — я о
революционерах — совершенно не думали о восстановлении монархии. Одни
намеревались создать нечто вроде республики благородных магнатов, другие и
вовсе нянчились с чернью… Слишком много среди трибунов и вождей оказалось
инородцев: словак Кошут, полячишки Бем и Дембинский, сербы Дамьянич и Видович,
австрийцы Аулих и Мессенгауэр… Вот уж поистине венгерский мятеж! —
иронически усмехнулась красавица. — Даже сам «великий поэт революции»
Шандор Петефи только в двадцать лет стал зваться мадьярским именем, а до того
преспокойно существовал как Александр Петрович, славянин… Бога ради, не
подумайте, что я настроена против славян — мне просто смешны все эти господа, с
таким пылом творившие венгерскую революцию, но сплошь и рядом не имевшие в
жилах ни капли венгерской крови…
