Снова грянул всеобщий хохот. Лысый Фери без малейшего
смущения пожал плечами:
— Ну, что поделать, милейший князь… Времена были
старинные, можно сказать, романтические, на многие вещи смотрели иначе и
благородному рыцарю их в укор не ставили… Я имею в виду тогдашнее общественное
мнение…
— Вот именно, общественное мнение! — хохотал расходившийся
драгун. — Сам-то его величество, грозный король Корвин, этакой ему помощи
нисколечко не одобрял. В конце концов получилось так, что славного рыцаря в
весьма торжественной обстановке и при большом стечении столичного народа
разлучили с буйной головой…
— И тем не менее всё обстояло крайне благородно, —
глазом не моргнув ответствовал Фери. — Другое дело, если бы мой славный
предок украл золотую посуду с королевского стола — вот это, безусловно, было бы
недостойным дворянина поступком. А забавы на лесных глухих дорогах… У того
славного времени были свои традиции, которые нам сегодня кажутся странными… Так
что упрёки твои, любезный Альберт…
— Помилуй бог, я тебя… точнее, твоего славно предка и
не упрекаю! — жизнерадостно загромыхал драгун. — Я просто завидую,
что это был не мой предок… Ты знаешь, князь, — обратился он через стол к
Бестужеву, — головы-то пращура Фери лишили, но он оказался крепким орешком
и места, где прятал золото, не выдал, как его ни расспрашивали в соответствии с
незатейливыми нравами той эпохи… Твердил, что всё потратил, на ветер пустил. И
всё досталось наследничкам, а те оказались людьми благоразумными и выждали
достаточное количество лет, пока не отошёл в мир иной король Матяш и не
забылась эта история… Я просто завидую, Фери!
Снова грянул хохот, завязались громкие, порой бессвязные
разговоры. Бестужев давненько уж подметил, что барон то и дело поглядывает на
его бухарскую звезду, прямо-таки любуясь с неприкрытой завистью (ну да, среди
его многочисленных регалий таковой не усматривалось). Бестужев ухмыльнулся про
себя: похоже, он рассчитал всё правильно, не зря предпринял необходимые шаги, и
оба филёра несколько часов рыскали по антикварным лавкам Вены… Ручаться можно,
что расчёт окажется верным.
Пользуясь тем, что в разговор его пока больше не вовлекали,
он украдкой разглядывал залу — и вскоре высмотрел странный предмет, нисколько
не гармонировавший с окружающей обстановкой. В дальнем углу, возле крайнего
окна, стоял предмет, весьма напоминавший аппарат уличного фотографа — ящик из полированного
дерева на солидной треноге, высотой чуть ли не в человеческий рост. Вот только
объектива у него что-то незаметно, а задняя стенка определённо сделана из
матового стекла…
Очень похоже, что это и есть тот аппарат, за которым
гоняется столь много народу. Крайне похож на описание из патента, там то же
самое изображено…
Он мысленно усмехнулся: барон, беседуя с лысым Фери, так и
косил глазом на бухарскую звезду, так и косил, будто оказавшийся рядом со
стеклянной витриной молочника, где сметана разлита в жбаны, а сливок целая
ванночка…
Пить приходилось наравне со всеми, но Бестужев благодаря
богатому опыту, в общем, не казался белой вороной и не чувствовал пока себя
настолько хмельным, чтобы это начало мешать работе.
Ага! В разгульное веселье вдруг вкрадывалась очевидная
диссонансная нотка: неведомо откуда возник ливрейный лакей, которого вроде бы
никто не подзывал, и, склонившись к уху барона, что-то зашептал. По его
бесстрастному лицу никак нельзя было определить, о чём идет речь — с равным
успехом это могло оказаться известие о кончине государя императора и сообщение
о том, что любимая борзая барона наконец-то ощенилась.
На простоватом лице барона вдруг изобразилась самая
неподдельная, горячая радость.
— Быстро, Фриц! — прикрикнул он на лакея. —
Кудесника нашего сюда, всё привести в должный вид, а потом убирайтесь, чтобы
вами и не пахло! Господа, внимание! Птички в клетке!
Подгулявшая компания, как отметил Бестужев, реагировала так,
словно прекрасно знала, о чём идет речь — более того, всех охватил тот же
радостный энтузиазм, что и барона.
Все присутствующие моментально пришли в движение: лакеи,
подхватывая кресла охотно вскакивавших гостей, стали полукругом располагать их
перед ящиком на треноге — причем некоторые гуляки с явным нетерпением не
гнушались тем, чтобы самим хватать тяжёлые предметы мебели и ставить так, как
им казалось удобнее. Весёлая, лихорадочная суета миновала одного Бестужева — но
тут же барон, бесцеремонно сграбастав его за лацкан визитки, с чуточку дурацким
хихиканьем сообщил:
— Попались, голубки! Сейчас, князь, и посмотришь на
наше чудо технического прогресса. Честью тебе ручаюсь, такого пока ещё и в
императорском дворце не видали!
— Императора удар хватит! — захохотал драгун.
— Тс! Тс! — совершенно серьёзно прикрикнул
Фери. — Государь — это святое. Есть границы, Альберт…
— Ладно, ладно… — не особенно и смущённый,
отозвался драгун. — Святого трогать не будем… Ну, быстрее, быстрее! Опять
можем пропустить самое интересное!
— В самом деле, где этот ваш гений, барон? Пусть
кнопочки вертит, рычажки включает или что там ещё…
— Да где он?
— Ага! Ага!
— Живее, господин Штепанек! — прикрикнул барон
таким тоном, словно обращался к нерадивому конюху или иному низшему
прислужнику. — Извольте начинать!
Все уже расселись полукругом перед загадочным аппаратом. К
нему подошёл высокий, костлявый, совсем ещё молодой человек, одетый прилично,
но бедновато — его можно было принять за сельского учителя или кого-нибудь в
этом роде. Как тут же заметил Бестужев, выражение лица у него было
примечательное: тут и горчайшая скука, и хорошо скрытое презрение к окружающим,
и подавленная гордость… Прекрасно отдавал себе отчёт талантливый изобретатель,
в сколь унизительной роли оказался, тут двух мнений быть не может… Человек с
таким лицом вряд ли будет ломаться, заслышав предложение, которое Бестужев
намеревался сделать в самом скором времени. Кажется, партия выиграна, господа…
— Живее, Лео!
Лакеи вереницей бесстрастных оживших изваяний покинули залу,
в котором осталась только подгулявшая компания и Штепанек — который всё с тем
же отрешённо-унылым видом принялся с громкими щелчками переключать какие-то
рычажки на боковой стенке ящика. Он что-то нажимал, что-то вертел, чем-то
звонко лязгал — и отошёл в сторону, встал со сложенными на груди руками, как бы
подчеркивая, что он здесь наособицу. На эту слабенькую демонстрацию обратил
внимание один Бестужев — остальные, умолкнув, подавшись вперёд, расплываясь в
довольно неприглядных улыбочках, таращились на матовую стеклянную стенку.
Она вдруг осветилась изнутри глубоким разноцветным сиянием,
ящик теперь гудел тихонько и беспрерывно. А в открывшемся, если можно так
выразиться, окне…
И в самом деле, у Бестужева осталось полное впечатление, что
перед ним просто-напросто открылось небольшое окно, сквозь которое он и все
остальные наблюдают кусочек жизни (стекло теперь стало совершенно невидимым).
