— А торговался с поистине еврейской цепкостью… впрочем,
эта цепкость всем нациям свойственна. Прекрасно понял, стервец, что чрезвычайно
нам необходим… чёрт с ним, всё хорошо, что хорошо кончается. Главное, договор
он подписал по всей форме. — Генерал похлопал ладонью по своему кожаному
бювару. — И теперь уже отступать не будет, тем более что основную сумму
получит только в пределах Российской империи. Признаться, Алексей Воинович, я
отчего-то полагал, что гениальные изобретатели — народ, совершенно не от мира
сего, непрактичные, рассеянные, витающие в эмпиреях и далёкие от реальных,
практичных вопросов… То есть я так полагал лет десять назад, когда ещё не
занимался такими вот господами — и давно с иллюзиями расстался.
— Непрактичность свойственна творческим людям, да и то
далеко не всем, — сказал Бестужев. — А инженеры — практики… Большие
реалисты: цифры, формулы, математика, физика… Это, надо полагать, практичность
и вырабатывает…
— Да, пожалуй. Ну что же? Дела, с какой стороны ни
смотри, идут прекрасно. Для компании ему достаточно будет одного Ивана
Карловича — квартира, как теперь окончательно ясно, никем не раскрыта. Часиков
в девять утра я за ним приеду… вы, пожалуй что, тоже. Остальные будут ждать на
вокзале. Каких бы то ни было препятствий и препон попросту нет. — В его
голосе звучало удовлетворение, пожалуй, даже триумф. — Что же, Алексей
Воинович, похоже, удачно все исполнили?
— Похоже на то, — сказал Бестужев. — Похоже
на то…
…По лестнице дома, где он снимал квартиру, Бестужев
поднимался уже совершенно трезвым, весёлым, благодушным, мурлыкая под нос
очередной жестокий романс:
Две гитары, зазвенев,
Жалобно заныли…
С детства памятный напев.
Старый друг мой, ты ли?
Как тебя мне не узнать?
На тебе лежит печать
Буйного похмелья,
Горького веселья…
Он повернул ключ в замке, вошёл в прихожую, почти в
совершеннейшей темноте достал спички и зажег газ, повернул регулятор, чтобы
синеватый огонек стал высоким и горел ровно…
И понял, что в квартире что-то не так.
Словами не объяснить, но что-то не так или кто-то? Не
чувствами, а чутьём угадывалось постороннее присутствие — тем чутьём, что у
людей его профессии обязано быть.
Он схватился за браунинг и собирался развернуться так, чтобы
оказаться спиной к входной двери.
Удар обрушился на голову раньше, и сознание погасло.
Глава 12
На прекрасном голубом Дунае
Острый, резкий запах нашатыря ворвался в ноздри, ударил под
череп, Бестужев зачихал, зафыркал, замотал головой, отшатнувшись от
упиравшегося в нос стеклянного пузырька. Затылок легонько стукнулся обо что-то
мягкое, стёганое.
— Изволит прийти в себя, — прокомментировал кто-то
насмешливо. — Живее, месье…
— В самом деле, — поддержал другой голос. —
Стукнули совсем легонечко, стыдно залёживаться…
Попробовав пошевелиться, Бестужев почувствовал, что у него
онемели руки. Но тут же убедился, слава богу, что ошибся — его просто крепко
держали за плечи и кисти рук сидевшие по обе стороны.
Стояла почти совершенная темнота, по бокам смутно маячили
силуэты, а перед ним возвышалась словно бы стена, над гребнем которой
приплясывали колышущиеся пятна света. Бестужев попробовал пошевелить руками —
но их стиснули ещё сильнее. Он уже пришёл в себя настолько, чтобы попытаться
сообразить, где находится. Тесное помещение, тряска, специфический запах, огни,
равномерное урчание некоего механизма…
Он просто-напросто сидел в автомобиле с поднятым верхом, и,
судя по окружающему, прошло не так уж много времени с тех пор, как его ударили
по голове в собственной квартире, — рассвет ещё не наступил, хотя
близился.
Его конвоиров мотало и трясло на сиденье, а вместе с ними и
Бестужева — судя по всему, авто неслось со значительной скоростью, не менее
верст пятидесяти в час. Глаза понемногу привыкли к темноте, и Бестужев
разглядел справа сплошную стену деревьев, а слева тянулось нечто, напоминавшее
чащобу, каких в окрестностях Вены немало до сих пор. Насколько можно судить по
первым впечатлениям, автомобиль нёсся где-то в лесу. Впереди, перед глазами,
была, разумеется, не стена, а сиденье, над которым возвышались головы двух
человек. Один из них повернулся назад и полным иронии тоном осведомился:
— Не подскажете ли, молодчик, с каких это пор
племянники английских лордов носят имя Краузе и расхаживают с российскими
паспортами? Мне всегда казалось, что их должны звать как-то иначе да и
подданство у них должно быть британское…
Бестужев моментально узнал голос Гравашоля. Страха не было —
даже если не принимать в расчёт войну, он попадал в переделки и почище. Некогда
было бояться, он думал о другом…
Это неправильно. Такого просто не могло быть. Он руку мог
дать на отсечение — да что там руку, голову! — что вплоть до сегодняшнего
утра он, возвращаясь к себе на квартиру, не обнаруживал никакой слежки. Вообще
никакой. Чьей бы то ни было. Даже если допустить абсурднейшую мысль, что
Гравашоль действует в трогательном единении с графом Тарловски, это не разрешит
загадки: австрийцы тоже до сих пор не обнаружили его убежища. О нём знали
только свои, те, с кем он сюда прибыл, — но невозможно подозревать кого бы
то ни было из них в сообщничестве с французскими анархистами. По совести,
единственным слабым звеном в их компании был профессор Бахметов — он, как нынче
в моде, симпатизировал либералам, о чём Охранному отделению доподлинно
известно. Но, во-первых, всё же либералам, а не революционерам, а во-вторых,
Бахметов, всё это время пребывавший словно бы наособицу, в стороне, был
единственным, кто не знал бестужевской квартиры.
Так что этого просто не могло быть — и тем не менее он
трясся на заднем сиденье мощного автомобиля в компании людей, с которыми
предпочёл бы не встречаться никогда в жизни, несомненно, обезоруженный — и
никто из его сподвижников, понятно, не мог знать, что с ним произошло…
Голова почти не болела, разве что в затылке ещё ныло и
покалывало. Нужно было немедленно овладеть собой — окружавшие его сейчас люди
обычно переступали через трупы, как через бревна… Что им нужно, тайны не
составляет: местонахождение Штепанека, конечно, что же ещё? Следует моментально
выстроить подходящую линию поведения, надеть некую маску, достаточно
убедительную, чтобы продержаться какое-то время, а потом попытаться поискать
шанс — не связали же его, в конце-то концов, шанса не бывает только у мёртвых,
а у живого шанс всегда сыщется, нужно только не проморгать…
— Ну, что молчите, племянничек? — рассмеялся
Гравашоль.
— Вы когда-нибудь слышали про усыновления? —
ответил Бестужев спокойно. — Ну вот, я всего-навсего — усыновленный
племянник. Бывает в жизни и такое.
Гравашоль искренне расхохотался в полный голос:
