Симпатичный коричневый карликовый пудель проживал в доме, у которого происходила трагедия, которую Гуров превратил в трагикомедию. Артошка вырос воспитанным, можно сказать интеллигентным: живот болел давно, но пес отлично знал, что хозяин спит, будить его и вести гулять – непозволительное хамство. Артошка терпел, когда же понял, что сил больше нет, он из двух неизбежных хамств выбрал, на его собачий вкус, наименьшее, подошел к хозяйской койке и деликатно гавкнул. Хозяин своего меньшого друга знал отлично: раз зовет, надевай штаны. Конечно, будь Артошка человеком, хозяин сказал бы: «Вали, друг, в туалет, мне легче за тобой прибрать, чем тащиться в дождливую хмарь». Но Артошка был чистюлей-пуделем, для него нагадить на пол – сплошное унижение, человек это знал, друга уважал, потому быстренько оделся, отпер дверь, выскочил на улицу и увидел… Он был счастливым владельцем не только пуделя, но и телефона.
Генерал выслушал невнятный, конечно, лживый рапорт, понял лишь, что грозный противник жив, здоров, скрылся в неизвестном направлении.
– Всех в камеру, с арестованными не разговаривать.
Оставшись один, генерал, естественно, вспомнил Москву, содельника, довольный хохоток и слова: «Если такая разборка состоится, я за твою шкуру, Илья, рубля не дам». Не дословно вспомнил, но довольно точно. Обозвав себя разными словами, он попытался сосредоточиться. Ничего путного не складывалось, решил лишь, что сейчас сам за собственную шкуру даст немного, остро почувствовал, какая она теплая и любимая, и распорядился привести старшего группы Стаднюка.
Капитан Стаднюк был умен, жесток и хитер, работал в розыске давно, последние годы особенно успешно, так как сотрудничал с уголовниками по старинному принципу и вашим, и нашим. Уголовные сотоварищи платили неизмеримо больше милицейской бухгалтерии, но Стаднюк на их сторону полностью не сваливал, поддерживал определенный паритет, точно рассчитав, что, окажись он на крючке у мафии полностью, цена его упадет.
Хотя колени подрагивали, забинтованная голова гудела, Стаднюк вошел в генеральский кабинет с достоинством и, несмотря на конвой, достаточно твердо произнес:
– Товарищ генерал, старший оперуполномоченный капитан Стаднюк по вашему приказанию явился.
Наглость подчиненного и возмутила, и обрадовала генерала. Он жестом отпустил охрану, кивнул Стаднюку на стул и спросил:
– Ну и как думаешь спасти свою шкуру?
– Человек без шкуры жить не способен, потому, Илья Николаевич, каждый имеет свою. Шкуры даже в цветущие времена социализма общими не сделали.
До чего дожил? Генерал, отодвинув «Плейбой», изучал собственные ладони. Такая гнида таким тоном с ним разговаривает. И хотя знал, что собирается дурака свалять, не сдержался:
– Я велю тебя убить.
– Не, – Стаднюк мотнул головой, – не велишь, Илья Николаевич, ты мужик горячий, но разумный, башковитый. Никак не велишь.
Генерал мгновенно отметил, что сидевшая перед ним «гнида» сначала в обращении опустила звание, теперь на «ты» перешла. Так он, гаденыш, скоро его без отчества оставит. Илюшкой начнет называть. Стаднюк понял, что, защищаясь, палку перегнул, встал, вытянулся.
– Товарищ генерал, прошу прощения, но я человек, офицер, мне обидно. Вы, извините, наш рассказ о происшедшем полностью не выслушали, разрешите доложу, как было, затем выскажу свои собственные соображения, что делать.
Генерал имел на руках результат, поэтому «как было» его не интересовало, но он кивнул.
– Начну с того, что признаю – я жидко обосрался. Но есть ситуация и ситуация: если тебя велосипедист сбил – одно, коли танк переехал, согласитесь, совсем другое.
«Волкодав, – вспомнил генерал. – А я на него трех дворняжек спустил, он лишь полакомился».
– Ну говори, говори, не тяни!
– Я москвича без разговоров рукояткой по затылку приговорил! – воскликнул Стаднюк, хватая себя за грудь, хотя отлично помнил, что по отдаче удара почувствовал – вышло не очень. – Он рухнул, я думал, готов, разом порешил. Тут я и того, опростоволосился, начал прикидывать, куда свезти, как понагляднее для проверяющих устроить. Не подумайте, товарищ генерал, я чин-чинарем шмон сделал, пистолет и ксиву у полковника забрал. Я успокоился, товарищ лежит отдыхает, хотя вижу, живой, но ведь человек в таком виде ни на что не способен, ну если только на четвереньки подняться. Я стою, думаю, куда везти, ведь команда быстрая была, не готовились. Думаю, значит.
Генерал не выдержал, матюгнулся и закричал:
– Так что же он, раненый, безоружный, троих обезоружил и в браслеты заковал?
– Вдруг он как прыгнет! У меня в глазах сверкнуло и померкло. Очнулся в железе, и вот! – Стаднюк повернулся, показал на расплывающийся из-под повязки кровоподтек. – Полагаю, он мне, лежачему, ногой добавил. А еще полковник!
– Действительно! – настолько искренне было возмущение этой недобитой «гниды», что генерал даже рассмеялся.
– Лейтенант Щукин говорит, что у москвича газовый пистолет был. Не знаю, какие газовые бывают, но этот бьет наповал. А чего хотите: с двух метров прямо в лицо.
– Опер называется, обыскал, вырубил, а человек вскакивает с оружием в руках!
– Да, с обыском лопухнулись, признаю, как пушку из наплечника вынул, успокоился. А вот как он вскочил, не пойму. Что я, не бил или не видел, как падают? Ноги в коленях сломались, обвалился трупом.
– Трупы не прыгают и не стреляют!
– Знаю, – Стаднюк поник и искренне произнес: – Может, заговоренный? Я не верю, товарищ генерал, но, с другой стороны, сейчас всякой чертовщины развелось, тарелки над головой летают, по телевизору заговаривают, животы без наркоза режут. Ведь не вру, ведь так, товарищ генерал! Может, и этот того? Я же видел, как он упал!
– Все! Хватит! – генерал хлопнул по столу. – Ты же сам сказал: у каждого по шкуре, и замену не дают! Что ты предлагаешь?
– Найти, отобрать наши ксивы и пушки.
– Он наверняка уже позвонил и рассказал.
– Илья Николаевич, рассказ к делу не подошьешь, – Стаднюк, морщась, тронул затылок. – И уверен, что он по телефону рассказывать ничего не стал. Сказал, срочно прилетайте, и конец связи. Первый самолет из Москвы прибывает в девять утра. Столько у нас времени и есть.
– Город большой, – генерал смотрел на Стаднюка с ненавистью и думал, что если он из этой истории выпутается, то Стаднюк долго не проживет.
– Наш город – лишь большая деревня, ему спрятаться мало мест. В гостиницу он не вернется, приятелей, нам не известных, уверен, у него тут нет. Остается цирк, квартира директора Колесникова, дом, где живут Аверков, по кличке Сильвер, и клоун Куприн, по кличке Классик, пожалуй, все, больше ему деваться некуда, – рассуждал опер, поглядывая на генерала. «Полагаешь, – думал он, – моими руками жар убрать, а меня вскоре спалить? Умный ты, недаром генерал».
– Возможно, возможно, но как ты это представляешь? – генерал замялся, пытаясь вспомнить имя и отчество оперативника, не вспомнил, потому как никогда не знал. – Вы его находите, он дверь не открывает, требует прокурора, кругом десятки свидетелей.
