Фокин работал на совесть, ощущал поддержку центра, действовал вдохновенно, целеустремленно и упорно. Он получал внеочередные звания и быстро получил полковника, казалось, его ждет быстрое продвижение по служебной лестнице. Неожиданно, когда, казалось бы, в верхах был решен вопрос о назначении его резидентом в одну из столиц важнейших для российского внимания стран, на эту должность прислали безграмотного в его профессии партийного сынка.
Внезапно, после многих лет службы, он прозрел, понял, что его способности никого в верхах не интересуют, его кропотливая, порой рискованная работа никому не нужна. Все происходящее в разведке – сплошной фарс, точнее, способ продвижения «своих» людей. И если даже всесильному Андропову предложат обмен один к ста, но с личной выгодой, то тот, не задумываясь, обмен примет.
Осознав ситуацию, которую должен был понять изначально, Фокин поник, бросил работать, стал писать правильные бумаги. Но известно, что позволено Юпитеру, не позволено быку. Такими бумагами было позволено отпихиваться сынкам да кумовьям, простой смертный обязан пахать. Через два года Фокина отозвали в Москву, задвинули с передовой во второй главк, который был призван бороться с вражескими агентами, а если последних не наблюдается, то с внутренней оппозицией, евреями, русскими, которые позволяют себе чего партией не положено.
Фокин не был ни правозащитником, ни человеком с обостренной совестью. Он нормальный мужик, делал серьезную мужскую работу, на новом месте почувствовал себя, мягко говоря, неуютно. Кто что сказал, кто где что напечатал? Да несерьезно все это. Совершенно не желая того, он оказался к руководству Комитета, который был подотчетен непосредственно Центральному Комитету партии, в оппозиции. Да Фокин подобное и в голове не держал, он жил, как жил, служил верой и правдой. У него не было какого-то особого чувства достоинства, нормальный мужик, профессионал, он запоздал в своем развитии, до последнего не мог понять, что хорош не тот, кто на охоте дичь подстрелил, а тот, кто вовремя начальника в зад поцеловал и стопку ему поднес.
Когда же Фокин Семен Петрович, полковник и орденоносец, понял, что его поезд от перрона отошел, он со своими знаниями агентурной работы, владеющий тремя языками, на хер никому не нужен, явился Горбачев. Началась перестройка, всемогущий КГБ разогнали. И тут Фокин увидел самое для себя страшное, позорное. Ребят расхватывали на все стороны, специалисты всегда нужны. Но опять, хотя власть сменилась и КПСС отменили, расхватывали не специалистов, а блатных. По принципу, не что ты можешь и стоишь, а кто, где, когда и с кем. И только тогда, на пятом десятке, он покрылся коростой и сказал себе: «Вы определили правила, я их принимаю, пеняйте на себя».
Фокин понял: только власть может дать в этом обществе относительную свободу. Он до миллиметра рассчитал свои возможности и путь наверх. Служба в разведке его приучила: будь как все, не высовывайся, твоя сила не в мышцах, а в объеме информации.
И он, ас разведки, принял звание подполковника, никчемную должность и занялся сбором информации на всех сегодняшних политиков. Когда он лишь копнул, понял: перед ним непаханое поле, сплошной чернозем, кругом фраера, хватающие куски и не думающие о дне завтрашнем.
Он за месяц собрал столько компромата на власть имущих, что даже растерялся. По законам западного мира, человека, обладающего такой информацией, должны были вчера убить. Но Фокина не только никто не убивал, а за ужин в ресторане давали новую информацию, порой не понимая, что дают показания против самих себя. Он собирал, копил материал, служил, молчал, затем решил показать зубы, слегка засветиться.
Газеты и телевидение рассуждали на тему, мол, воровать нехорошо, а имен мы не называем в интересах следствия. Фокин решил, что его час настал, и подбросил журналистам недостающие факты, разгорелся пожар. Пока горел подвал и первый этаж, власти молчали, когда они поняли, что без принятия экстренных мер может сгореть фасад, даже крыша, они вычислили Фокина, и скромный чиновник пришел к подполковнику в гости, сказал, мол, все не без греха, кончайте беспредел, станете полковником, и должность повысим. Но Фокин уже понял правила игры, ответил однозначно:
– Убирайся, считай, я тебя не видел, передай своему шефу, будет залупаться, так я его обкорнаю, вот это я знаю о тебе, а то конкретно о нем. А звание и должность засуньте себе в задницу, и сидите тихо.
Здание на глазах изумленной публики сгорело дотла, Фокин жил на скромную зарплату и помалкивал. Когда в прессе начался разговор об очередном хищении миллиардов, о том, что виновных не найти, имеются лишь стрелочники, Фокин вновь подбросил в огонь угля. В этот раз к нему пришел не неизвестно кто, пригласили вежливо к вице-премьеру. Фокин выразил по телефону удивление, мол, зачем отнимать время у такого лица и чем он, подполковник, может быть полезен. Но его заверили, что подполковник может быть полезен, а у вице-премьера достаточно времени, чтобы выпить вместе с господином Фокиным чашечку кофе.
Вице-премьер Анатолий Владимирович Барчук принял Фокина в своем служебном кабинете, отключил все аппараты, оставив связь лишь с Президентом и Премьером. Семена Петровича удивило, что встреча проходила не с глазу на глаз – в кабинете присутствовал еще один человек, одетый в прекрасный костюм, склонный к полноте, совершенно седой, лет шестидесяти. Неожиданно Фокин узнал в человеке давнего своего знакомого, Бориса Андреевича Юдина, который был бизнесменом средней руки, и непонятно, на каких основаниях он посиживал в кабинете вице-премьера и чувствовал себя вольготно, отнюдь не как проситель.
– Семен, какими судьбами! – Юдин крепко пожал руку Фокину. – Никак не ожидал встретить тебя в этом кабинете.
– Признаться, я тебя тоже. Ты пошел в верха?
– Занимаюсь плебейской работой, делаю деньги.
– Анатолий Владимирович сообщил, что ты стал плохой, непослушный мальчик, и решил использовать меня, чтобы я тебе вправил мозги. – Юдин на правах хозяина указал на кресло, сел напротив.
– Кто обладает информацией, тот и владеет ситуацией, – довольно беспечно ответил Фокин. – Господа министры, увлекшись приватизацией, допустили некоторые ошибки, которыми очень интересуется прокуратура. Я не требую за свое молчание деньги, я лишь желаю, чтобы к моим советам прислушивались. Согласись, Борис, я скромен до неприличия.
– Какие это советы? – спросил Юдин.
– Разумные, я иных не даю.
– Больше ты не скажешь ничего?
– Сейчас трудно решить. Если ты сообщишь, зачем пришел, что тебе от меня надо, может быть, и скажу.
Юдин оценивающе осмотрел Фокина, взглянул на молчавшего Барчука, с сомнением покачал головой.
– А я в данный кабинет не рвался и тебя, Борис, сюда не приглашал. Это я вам нужен, а вы вроде бы как мне и ни к чему.
– Наглец ты, Семен Петрович. Ты силушку свою соразмеряй, иначе получится замах рублевый, а удар…
– Ты меня, Борис, не воспитывай, зряшное дело. А силу свою я один знаю, делиться ею не намерен. Нашему молчаливому хозяину могу сообщить, его счет в банке в Цюрихе засвечен, я знаю и шифр, и происхождение денег, так что верно делает, что молчит.
