— И чего же?
— Не разыгрывайте глупую девственницу! — грубо
бросил Бестужев. — Вы всё прекрасно понимаете не хуже меня!
Какое-то время царило напряженное молчание. Потом Жак,
ссутулившись ещё более и буравя взглядом пол, глухо сказал:
— Они меня убьют. Как только узнают…
— А почему они непременно должны об этом узнать? —
пожал плечами Бестужев. — От кого? От меня или от вас? От Мадлен? Вздор,
она будет держать язык за зубами… И потом… Только от вас зависит сделать так,
чтобы никто не узнал.
— Как это?
— Вы, правда, не понимаете? — усмехнулся
Бестужев. — Если вы надёжно сдадите нам всех, вас будет попросту некому
уличить. Эти субъекты все до одного давным-давно находятся в розыске, их имена
и описание внешности — в картотеках полиции всех европейских государств, даже,
вполне возможно, Османской империи — там тоже не любят анархистов… За каждым из
них числится столько грехов, что при самом для них благоприятном обороте на
свободе они окажутся очень не скоро… Решайтесь, Жак. Вы, в конце концов, не
анархист… я имею в виду, вы не состоите в партии, не участвуете в их
деятельности, вы просто старые знакомые с Гравашолем, единомышленники…
Решайтесь. У вас есть только два пути. И я не собираюсь вас уговаривать — к
чему? Если вы заартачитесь, я вас преспокойнейшим образом сдам австрийцам. Они
обязательно вытрясут из вас ту же самую информацию, разве что пройдёт некоторое
количество времени. Но сложилось так, что нам эта информация нужна сейчас — и я
предлагаю вам шанс. Я даже дам вам денег. Не особенно много, но всё же… Вам
ведь, по словам Мадлен, Гравашоль заплатил некоторую сумму за соучастие в его
делах? Так что не разыгрывайте из себя идейного борца, которого грубые сатрапы
вынуждают предать некие светлые идеалы… Нет у вас никаких идеалов, месье.
Идеалами вы баловались в студенческой юности на пару с Луи Гравашолем, но потом
ваши дорожки разошлись — он ушёл в идеалы с головой, а вот вы предпочли погоню
за презренным металлом с помощью разнообразных авантюр… Я вас не порицаю и не
осуждаю, отнюдь. Наоборот, мой опыт показывает, что с человеком, предпочитающим
отвлечённым идеалам звонкую монету, договориться не в пример легче. И человек такой
склонен крайне бережно относиться к своему благополучию — ну а уж когда речь
идёт о жизни и свободе… Я не собираюсь вас уговаривать. Я просто-напросто
напоминаю, что у вас только два пути: либо вы пойдёте мне навстречу, либо
окажетесь уже через час в полицай-дирекции, откуда вас выцарапает только чудо,
а чудес в нашем материалистическом мире как-то не отмечено, даже всезнающей
тайной полицией… Да или нет?
— Но должны же быть какие-то гарантии…
— Прикажете их изложить в письменном виде, на гербовой
бумаге? — не без издевки сказал Бестужев. — Вы же не ребёнок, Жак,
какие, к дьяволу, могут быть письменные гарантии… Разве что моё слово. Вам
придётся ему верить, потому что другого выхода у вас нет. Есть вообще-то — но
он вам по вкусу не придётся. И потому…
Он замолчал, прислушался. Поднялся со скрипучего стула и,
продолжая держать циркача под прицелом, встал у окошечка. Чуть отвёл
указательным пальцем тонкую муслиновую занавеску, стоя так, чтобы его не
заметили снаружи.
Да, так и есть: двое мужчин в пиджачных парах и котелках
направлялись прямехонько к фургону Живой Молнии. Высокие, широкоплечие,
крепкие… совершенно незнакомые. Трудно было ручаться со стопроцентной
гарантией, но Бестужеву сразу показалось, что на полицейских в цивильном они не
похожи — во всём их облике не хватало чего-то трудно излагаемого словами, но
прекрасно знакомого каждому полицейскому, привыкшему уверенно опознавать коллег
по ремеслу с первого взгляда, к какой бы чужестранной конторе они ни
принадлежали. И, что уже подлежало сомнению, оба выглядели нездешними. Бестужев
достаточно долго пробыл в Вене, мало того, Вена на пару с Лондоном была главным
законодателем мужской европейской моды, так что ошибиться он не мог: портной,
который этих двоих обшивал, не имел никакого отношения к Вене, а быть может,
вообще к Европе. Покрой, сочетание цветов, жилеты, трости — всё было нездешнее…
Бестужев отпрянул в дальний угол, откуда мог держать Жака
под прицелом и не опасаться неожиданного нападения с его стороны. Быстрым
шёпотом распорядился:
— Встаньте и подойдите к окну! Живо! Вы их знаете? Да
не высовывайтесь!
— Первый раз вижу… — пробурчал Жак.
— Это не полиция, — сказал Бестужев. — Кто
угодно, только не полиция…
Лесенка фургона уже жалобно скрипела под двойной тяжестью.
Громкий, бесцеремонный стук в дверь.
— Поговорите с ними, — распорядился
Бестужев. — Меня здесь нет!
Он на цыпочках скользнул за занавеску, прижался к стене,
держа пистолет дулом вверх. Дверь уже распахнули снаружи.
Ему пришло в голову, что ситуация может оказаться опаснее
чем представилось поначалу. В конце концов, Жак мог и соврать, что не знает
этих двоих, а они могут оказаться и людьми из банды Гравашоля… Два агента
Васильева остались на приличном отдалении, Бестужев с ними даже не обговаривал
варианта, по которому они должны в случае опасности спешить на помощь… Ну
ладно, бог не выдаст, свинья не съест!
Он прижался к стене и, держа указательный палец на спусковом
крючке браунинга, обратился в слух. Раздался голос Жака:
— Чем обязан, господа? В приличном заведении вообще-то
полагается стучать…
— А мы и стучали, ты что, не слышал, парень? —
ответил ему незнакомый голос на французском, но довольно корявом, с непонятным
акцентом. — Стой где стоишь, и не дёргайся…
Вслед за тем последовала реплика вроде бы на английском —
обращенная явно не к циркачу, а к спутнику. Обострённым чутьем Бестужев
сообразил, о чём может идти речь в такой момент — и, на цыпочках сделав три
шага, бесшумно нырнул под покрывало, свисающее с кровати до самого пола.
Оказался в ловушке, но приходилось рисковать…
Под кроватью, разумеется, оказалось пыльно, Бестужев
прилагал титанические усилия, чтобы не чихнуть, лежал на спине в полумраке,
готовый к любым неожиданностям. Шаткие половицы заскрипели — судя по звукам,
второй, как он и предвидел, заглянул на отделённую занавеской половину фургона.
И тут же отошёл, спокойно бросил фразу на этом своём странном английском, такое
впечатление, здорово искажённом.
— Ну, раз мы тут без лишних глаз и ушей, сразу о
деле, — продолжал гость, как теперь совершенно ясно, незваный. — Короче,
парень, нам нужен аппарат Ш… Шит… Штупаньека, Шупаника… ну, ты прекрасно
понимаешь, о ком я. Аппарат того парня, что научился пересылать живые картинки
по проводам.
— А при чём тут я? — с определённым хладнокровием
вопросил Жак. — У меня другая профессия, никакими проводами не занимаюсь,
вы меня с кем-то путаете…
Глухой удар, а следом — жуткий треск ломающегося дерева.
Вспомнив меблировку той половины, прикинув происхождение звуков, Бестужев
пришёл к выводу, что загадочный визитёр не стал терять времени, без обиняков
припечатал месье Жаку по наглой физиономии, и тот, улетев в угол, доломал
многострадальный стол посредством собственной падающей персоны. Что ж, довольно
практичный подход к делу, эти двое явно не любители интеллигентских
словопрений…
