— И вы не обратились в полицию?
— Вы только поймите меня правильно, майн герр, —
уныло протянул Густав, — если бы речь шла об уголовных преступниках, я бы
ни минуты не колебался. Но это же политические, мало того — анархисты…
— Они представились?
— Вот то-то и оно! Я регулярно читаю газеты, знаю, кто
такой Гравашоль, что из себя вообще представляют анархисты… Полиция, простите,
тут бессильна. Анархисты убили когда-то нашу прекрасную императрицу…
императрицу, майн герр! Уж если её не уберегли, чего стоит жизнь маленького
человечка вроде меня? Это страшные люди… У меня не было выхода…
«Скверно, — подумал Бестужев. — Помаленьку
складывается положение, когда революционеров, террористов, боевиков обыватели
начинают бояться больше, чем полицию. Добро бы только в России, но и в других
странах то же самое давно отмечено не вчера и не сегодня. В гораздо более спокойных
и законопослушных странах. Скверно… Плохой признак».
— Они знали, где я живу, — продолжал Густав
жалобно. — Знали мое семейство, знали даже, где я держу экипаж и лошадей…
— И вы стали регулярно докладывать обо всех моих
поездках?
— Я был вынужден… Их интересовали все адреса, по
которым вы ездили, все люди, с которыми вы встречались…
Другими словами, Гравашоль предельно упростил свою задачу.
Сам он после неудачного визита к профессору наверняка никаких поисков уже не
предпринимал, просто-напросто следил за конкурентами и в подходящий момент,
когда гости из России праздновали победу, нанёс удар…
— Каким образом вы им передавали сведения?
— Всякий раз, когда вы меня отпускали на длительное
время, я звонил по телефону. Номер семнадцать — тридцать пять. И всякий раз
говорил, как мне указали: «Фиакр в вашем распоряжении». Мне называли адрес, я
туда приезжал и ждал. Очень быстро кто-нибудь из них появлялся. Два раза это
был мужчина. Четыре раза — девушка.
— Опишите их подробно, — распорядился Бестужев.
Девушку, как её описывал Густав, Бестужев, похоже, никогда
прежде не видел — по крайней мере, она не входила в число его здешних знакомых.
Зато что касается мужчины… Тут всё было гораздо интереснее — и великолепно
сочеталось с его прошлыми предположениями…
— И дальше?
— Сегодня утром я позвонил, — сказал
Густав. — Телефон не отвечал — так мне ответила барышня. Я пытался
телефонировать ещё трижды — с тем же результатом…
«Ничего удивительного, — подумал Бестужев. —
Телефон, ручаться можно, располагался на одной из снятых Гравашолем квартир —
главарь анархистов слишком умён, хитёр и опытен, чтобы ограничиться
единственной, их должно быть несколько… Теперь, заполучив желаемое, они снялись
с места, как вспугнутый урядником цыганский табор…»
— Как по-вашему, девица — немка? — спросил
Бестужев.
— Вряд ли. По-немецки она говорила совсем скверно, нам
приходилось объясняться на французском, я прилично знаю французский, в Вене, в
нашей профессии, знание языков помогает заработать… Вот по-французски она
говорит великолепно, такое у меня впечатление…
— Значит, в полицию вы не обращались… — задумчиво
произнёс Бестужев.
Не стоило и спрашивать, обращалась ли к самому Густаву
полиция — наверняка нет, иначе он непременно упомянул бы, что всё уже рассказал
«коллегам господина». Значит, Тарловски представления не имеет ни о роли
извозчика в событиях, ни о самом извозчике — следовательно, с этой стороны
Бестужеву ничто не грозит, можно ещё какое-то время оставаться Невидимым
Человеком…
— Майн герр… — робко спросил Густав. — Что
теперь со мной будет? Поймите, я в этой истории не более чем жертва… Меня
принудили, угрожая смертью…
— Я попытаюсь что-нибудь для вас сделать, — сказал
Бестужев. — При одном-единственном, но важном условии: вы будете молчать и
обо всём с вами происшедшем, и о нашем разговоре. Даже если к вам придут мои
коллеги. Я руковожу этим делом, я и должен его закончить. Понятно? Ничего не
было. Вы ничего не знаете, с вами ничего этого не произошло… О случившемся вы
будете разговаривать только со мной. Иначе…
— Я понимаю! Понимаю! — заверил Густав с большим
воодушевлением. — Только с вами… Как вы думаете, они вернутся?
— Не думаю, — сказал Бестужев чистую правду.
Он действительно так считал, конечно, с точки зрения
особенного цинизма, следовало бы устранить Густава как неприятного свидетеля —
но если бы Гравашоль всегда так поступал, то его путь был бы отмечен вовсе уж
невообразимым количеством покойников. Это уголовные порой тщательно заботятся о
заметании следов, в том числе и посредством ножа или пули, а Гравашолю, в
общем, нечего терять — будучи изловлен, он ответит перед судом за столь
многочисленные прегрешения перед законом, что отсутствие или, наоборот, наличие
одного лишнего трупа на его участь нисколечко не повлияет…
Чуточку приободрившись, Густав произнёс уже почти спокойно:
— Разумеется, я готов свидетельствовать на суде… если
только их арестуют всех…
— Помолчите, — хмуро сказал Бестужев.
Он был мрачен как туча. Перед глазами вставали лица,
вспоминались имена. Ротмистр Булаев, поручик Чорбаджиоглу, Николай Лагадер,
Аветисов, Струмилин, Сёма Акимов, Пантелей Жарков, подпоручик Доливо-Дольский,
Иван Карлович Лемке… Он поймал себя на том, что наверняка помнит не всех, с кем
работал и кто был убит при исполнении. Подозревал только, что этот скорбный
список будет расти.
— Что вы теперь прикажете, майн герр? — осторожно
поинтересовался Густав.
Бестужев очнулся. Сказал приказным тоном:
— Возвращаемся в Вену. Высадите меня на Рингштрассе.
Неподалёку от Новой ратуши. И хорошенько запомните, о чём мы говорили…
Глава 2
По улицам гуляла…
На протяжении примерно четырёх длинных кварталов Бестужев
следовал за полковником на значительном отдалении, трижды переходил на другую
сторону улицы — пока, наконец, не убедился твёрдо, что слежки за Васильевым
нет. Тогда он стал подтягиваться к старшему по званию коллеге, оказался в конце
концов почти рядом. Полковник же всё это время шагал неторопливо и спокойно,
Бестужев ни разу не заметил с его стороны попыток провериться. На его взгляд,
это уже попахивало излишней беспечностью — не исключено, что господин
полковник, в силу своего положения надёжно прикрытый дипломатическим статусом,
за несколько лет пребывания в Вене, называя вещи своими именами, заплыл жирком.
Что ж, ему выпало исключительно руководить, действуют всегда другие.
Этот человек, значительно старше пятидесяти, грузноватый, с
редкими ниточками седины в густых усах, более всего напоминал скучного,
ординарного парижского рантье — хотя внешность в данном случае и обманчива, но
Бестужев начал подозревать, что полковник, как это частенько с людьми
случается, со временем сросся со своей личиной настолько, что она незаметно
стала частью характера. Хоть бы раз сделал попытку определить, нет ли за ним
наблюдения…
