Завернув в цветочную лавку, Бестужев вышел оттуда с
роскошным букетом из ирисов, цикламенов и лилий — с каковым и двинулся далее
столь же беспечным шагом, как прежде. Букет был подобран с умыслом: всякому
мало-мальски соображающему человеку сразу ясно, что с таким на похороны не
ходят, наоборот, на свидания с прелестницами, тут двух мнений быть не может…
Судя по парочке игривых взглядов милых дам, перехваченных им, парижане
воспринимали молодого человека с пышным, весёлым букетом, именно как удачливого
ловеласа, направлявшегося к предмету своего воздыхания. Мнением преследователей
поинтересоваться было невозможно, однако не подлежит сомнению, что они всё же
чуточку размякли, чуть ли не час таскаясь за человеком, ведущим себя совершенно
беззаботно.
Не зря говорится, что у погони одна дорога, а у беглеца —
тысяча… Оказавшись на мосту, Бестужев ещё более замедлил шаг, любуясь Сеной.
Преследователи, как и следовало ожидать, сразу увеличили
дистанцию меж ним и собой. Глянув на часы, Бестужев и вовсе остановился, глядя
на реку — должно было создаться впечатление, что времени у него даже больше,
чем необходимо, что он отправился на свидание значительно раньше условленного
часа.
Откровенно говоря, смотрел он не столько на реку, сколько на
один из многочисленных колесных пароходиков, сновавших по Сене во всех
направлениях. Это было именно то суденышко, что ему требовалось…
Ага! Матрос в синей блузе отвязал верёвку от маленького
причального столбика, закинул её на палубу, пассажиры расселись по тянувшимся
вдоль борта лавочкам, отсюда видно, что колёсные плицы дрогнули, вспенили
тёмно-зелёную воду…
Всё! Двинувшись с места, Бестужев сначала ускорил шаг, а
потом, совершенно неожиданно для филёров, припустил по мосту так, словно за ним
гнались анархисты со всего мира. Загрохотал подошвами по узкой каменной
лестнице, ведущей к воде, с размаху перепрыгнул через натянутый на уровне
коленей канатик возле ярко раскрашенной будочки билетёра…
Пароходик уже отвалил от облицованного тёсаным гранитом
причала, меж бортом и уходившими в воду ступенями было уже не менее трёх аршин
взбаламученной воды…
Бестужев прыгнул с разбега, пролетел над водой и со стуком
приземлился на палубе из безукоризненно чистых тиковых досок. Как и следовало
ожидать, никто ради такого не стал бы останавливать кораблик, возвращаться к
причалу, высаживать молодого озорника — судёнышко, шлепая плицами, шло по
намеченному курсу, быстро отдалялась набережная, по которой растерянно метались
прилипалы — в таких случаях даже опытные агенты, случается, на короткое время
теряют всякое самообладание…
Бестужев ухмыльнулся про себя. Будь это обычный
переправочный пароходик из тех, что день-деньской снуют меж двумя берегами
Сены, филёры имели бы шанс его не потерять — достаточно, уже мало заботясь о
конспирации, быстрым шагом перейти по мосту. Ага, они именно это и подумали,
кинулись наверх, на мост… Но вся пикантность в том, что это — прогулочный
кораблик для туристов, собравшийся вдоль реки, к достопримечательностям.
«Хвост» отрублен всерьёз и надолго — можно ещё держать поблизости своего
извозчика, а вот для того, чтобы преследовать Бестужева по воде, потребовался
бы другой пароходик, которому у преследователей взяться неоткуда…
К нему подошёл пожилой человек в синем кепи, с вытесненным
золотом названием пароходика, укоризненно пробурчал:
— Месье, подобные акробатические номера…
Сохраняя на лице идиотски-восторженную улыбку до ушей,
Бестужев отозвался без малейшего раскаяния:
— Месье, я катастрофически опаздывал… Иветта… Неужели
мы не французы?!
Идиотская влюблённая рожа молодого щёголя с роскошнейшим
букетом сделала своё дело, субъект в кепи (право, неохота гадать, как эта
должность именуется) несколько смягчился, забормотал, что следует всё же не
только взять билет, но и уплатить некоторый штраф за безусловно имевшее место
нарушение правил. Бестужев и не думал спорить, расплатился имевшими хождение во
Франции бельгийскими серебряными монетами — первое, что подвернулось под руку в
бумажнике — причём выразительным жестом дал понять, что это не только плата, но
и пурбуар, сиречь чаевые. После чего обладатель живописного кепи окончательно
потерял к нему интерес.
Бестужев присел на свободное место, став объектом тех же
понимающих взглядов. Пароходик шёл прямо к острову Ситэ, место было насквозь
историческое, откуда, собственно, и брал начало Париж ещё во времена
ненавидимых гимназистами древних римлян, придумавших свою зубодробительную
грамматику, объект самой лютой неприязни целых поколений школяров, и не только
российских…
Уже виднелся Дворец Правосудия, величественное, но довольно
мрачное здание с башнями в средневековом стиле. В другое время Бестужев
непременно уделил бы час-другой, а то и больше осмотру достопримечательностей: здесь
можно было посмотреть в Консьержери комнату, где провела последние дни перед
казнью королева Мария-Антуанетта, обозреть живописную громаду Нотр-Дам де Пари,
увековеченную в бессмертном романе Гюго, да мало ли тут интересного? Но, увы,
некогда…
Высадившись на острове, Бестужев нашёл укромный уголок, где
избавился от дурацкого букета, — а потом не особенно и быстрым шагом
перешёл по мосту на левый берег, прекрасно видя, что никакой слежки за ним
более не производится. Ну то-то, господа мои, не стоит недооценивать хватку
чинов отдельного корпуса жандармов Российской империи…
Он, собственно, сделал по Парижу огромный крюк — потому что
встретиться с Ксавье они договорились именно здесь, и до условленного места
оставалось не более двух-трёх минут ходьбы, а в запасе насчитывалось не менее
четверти часа…
Места, где он оказался, на чопорное правобережье походили
мало. Левый берег с его тихими широкими улицами и аристократическими отелями
был тих, спокоен, респектабелен — а здесь, на перекрестке бульваров Сен-Мишель
и Сен-Жермен, царила совсем иная атмосфера. Улицы и переулочки грязноватые,
застроенные доходными многоэтажными домами, кафе, кабачки, брассери роскошью
отделки не блещут и рассчитаны на непритязательную публику. Район этот
прямо-таки переполнен всевозможными учебными заведениями — тут и знаменитая
Сорбонна, и лицей Святого Людовика, и коллеж де Франс, и медицинская школа, а
вдобавок — превеликое множество других. Библиотеки, школы, учебные заведения,
масса студентов чуть ли не со всего света. Многолюдство на улицах и в кабачках,
толпы развесёлой молодёжи, вечный шум и гам, смех, громкие остроты, одним
словом, полнейшее, демонстративное пренебрежение к респектабельному стилю
почтенных аристократических и буржуазных местечек. Затеряться здесь было в сто
раз легче, нежели на левом берегу, а уж какие занятные человеческие типы
попадались, наподобие индусов в чалмах, турок в фесках, вовсе уж неопределимых
субъектов в неописуемых экзотических нарядах! Продвигаясь в толпе, Бестужев
слышал чистейшую русскую речь — но, разумеется, и не думал бросаться на шею
соотечественникам. Одет он был, разумеется, прилично, но скромно — личина
волжского пароходовладельца на сей раз была оставлена в гардеробе вместе с
соответствующими нарядами и прочими купеческими аксессуарами…
