Однако молодого инспектора в такие тонкости российского
бытия посвящать не следовало: коли уж сам он, сразу видно, придаёт крестику
третьей степени нешуточное значение. На этом и можно сыграть.
— Если человека обходят наградами, это, в конце концов,
не смертельно, — сказал Бестужев. — Гораздо опаснее другое… Я не
новичок в этой службе, Ксавье, хвалить себя не буду, но среди бездарностей и
растяп вроде бы не числюсь… Я очень быстро разобрался в ваших непростых
отношениях с бригадиром Ламорисьером. Он откровенно пренебрегает вашими
соображениями — а это уже скверно, потому что вредит делу. Вы были правы насчёт
того, что следовало устроить засады во всех деревушках на пути поезда
поблизости от Парижа — но бригадир вас не послушал, и Гравашоль ушёл. Вы были
правы насчёт той квартиры — но бригадир вновь проявил упрямство, и в результате
мы все едва не погибли. Я уверен, сыщется ещё не один случай, когда его
пренебрежение к вашим выкладкам и версиям серьёзно вредило делу. А потому
вынужден говорить без всякой дипломатии: ситуацию нужно как-то менять. Очень уж
дело серьёзное, за его ходом наблюдает сам император. Мы обязаны взять
Гравашоля — а я, помимо прочего, должен ещё заполучить в неприкосновенности
похищенного им инженера. Меж тем всему страшно вредит упрямство вашего
Ламорисьера — и, откровенно вам признаюсь без лишнего жеманства и стеснения,
нашего Гартунга. Загвоздка отнюдь не в том, что он, я убедился, твёрдо намерен
обнести меня наградой, заботясь в первую очередь о себе. Совсем не в том… Дело
страдает…
— Да, господин Гартунг — человек, скажем так, весьма
своеобразный, я вас прекрасно понимаю… С ним должно быть нелегко. Но он, по
крайней мере, дворянин, что можно определить за километр…
Бестужев решил промолчать об истинном положении дел —
отчасти ради экономии времени, отчасти из той самой чести мундира. Пусть и
далее остаётся в этом заблуждении — на дело не повлияет. Аркадий Михайлович при
всей своей вальяжности, из-за которой наверняка многие, не один Ксавье,
полагают его урождённым аристократом, происходил из мещан захолустнейшего
уездного городка, имел исключительно личное дворянство, которое выслужил
благодаря обретённым чинам — а о потомственном пока и речь не шла. Чёрт, как-то
упустил из виду… Гартунг может проявлять особое рвение ещё и оттого, что
рассчитывает в случае успеха получить либо чин, дающий право на потомственное
дворянство, либо таковой орден, например, Владимира второй степени. Запомним и
этот штришок…
— Ламорисьер же родом из овернских крестьян, —
продолжал Ксавье с неописуемым, холодным высокомерием. — Вы с этой породой
совершенно не знакомы… У него цепкий мужицкий ум, основанный в первую очередь
на хитрости, а не на богатстве интеллекта, он упрям, хваток, может вцепиться,
как бульдог, немало сделал… но вот подлинной гибкости ума вы от него не
дождётесь. Без сомнения, он всерьёз сконфужен утренней… неудачей, но сделать из
неё должные выводы не сможет, я вас заверяю. Сильнее всего меня беспокоит
августейший визит, господин майор. Невозможно допустить, чтобы всё же произошло
покушение… ну что же, отбросим всякие экивоки насчёт «известных персон» и
говорить будем откровенно: покушение на его величество короля Италии. О том,
что именно он будет вскоре этим высоким гостем, знает каждый парижский уличный
мальчишка, так что иносказания попросту смешны… Поверьте, я не намерен
интриговать за спиной Ламорисьера, но обстоятельства сложились так, что
следует…
— Устроить маленький заговор, я имею в виду, меж нами
двумя, — с обаятельной улыбкой продолжил Бестужев. — И ради высоких
целей, чтобы одолеть противника до того, как он нанесёт удар, и ради целей
чуточку более прозаических — чтобы наши дражайшие начальники не присвоили себе
все заслуги. «Прозаические» и «низменные» — совершенно разные определения,
по-моему.
— Вот то-то! — с большим энтузиазмом воскликнул
Ксавье.
— Вы читали трилогию о мушкетёрах короля Дюма?
— Доводилось, — сказал Ксавье, улыбаясь как-то
странно. — Дома у нас книг этого господина не водилось, отец был
категорически против них и, узнай он в своё время, что я их всё же читаю, был
бы в ярости…
— Он не любил беллетристику? Считал вульгарной?
— Нет, тут другое. Видите ли, де Шамфоры находятся в
отдаленном родстве с герцогами де Ришелье. Потомки великого кардинала не могут
простить Дюма той клеветы и мелкой карикатурности, которым он дал волю при
сочинении первого романа… Я знаком с одним из Ришелье, который любит иногда
топить камин именно романами о мушкетерах… А почему вы спросили?
— Вспомнил сцену из второго романа, — сказал
Бестужев. — Я-то их читал в детстве без всякого противодействия отца…
Герои собираются пуститься в погоню за бежавшим из тюрьмы герцогом де Бофором.
И кардинал Мазарини употребляет примечательную фразу: «Ваш баронский титул,
Портос, скачет на одном коне с Бофором». Смело можно сказать, что это о нас с
вами, Ксавье. Наши ордена лежат в кармане… даже не Гравашоля, а его пленника,
инженера Штепанека, и от нас с вами зависит, сможем ли мы их оттуда извлечь. Я
знаю, что за Гравашоля обещаны кресты Почетного легиона, но мой император
потребовал от нас не только этого… вернее, совсем не этого… понимаете?
— Конечно, — Ксавье пытливо уставился на
него. — Позвольте заметить, тут что-то снова откровенно не складывается…
— Что именно? И касательно чего?
— Все только и называют этого инженера «пленником»
Гравашоля. Однако вспомните показания Лябурба и Арну. Оба категорически
утверждают, что Штепанек — которого оба описывают совершенно точно, вы сами
сказали, что ошибки быть не может — ничуть не выглядел пленником, человеком,
удерживаемым силой, он производил скорее впечатление своего. Конечно, анархисты
могли его запугать настолько, что он проявил выдающиеся актёрские способности,
но, тем не менее, загадка существует. Вы же помните — ещё с полдюжины цирковой
мелкоты точно так же полагали Штепанека полноправным членом банды анархистов,
близким Гравашолю человеком — настолько естественно он держался. Столько людей…
И никто не отметил ничего, свидетельствовавшего бы, что инженер пребывает на
положении похищенного, пленника… Не знаю, как это объяснить, но…
Бестужев сердито молчал: он сам давно уже ломал голову над
этой загадкой, но пока что не видел ответа…
— Право же, это второстепенные детали… — сказал он
в конце концов. — Нам не об этом сейчас следует думать… Знаете, что мне
пришло в голову, Ксавье? Ламорисьер откровенно пренебрегает вашими версиями и
соображениями, хотя они, я сам убедился, чрезвычайно толковы… Быть может, у вас
есть что-то ещё? Чему Ламорисьер опять-таки не придал значения?
— Пожалуй… — после недолгого молчания произнёс
Ксавье. — Я не в силах отделаться от мысли, что «казус Рокамболя» всё же с
Гравашолем связан…
— Вы, конечно, имеете в виду не персонажа романа?
— Конечно, нет. Имя персонажа романа выбрал себе в
качестве прозвища один весьма примечательный молодой человек. Он из хорошей
семьи, законным образом носит титул виконта, но вот что касается морали и
способов добывать средства к существованию… Стал тем, что обычно именуется
«позор семьи». О, никакой откровенной уголовщины… по крайней мере, в
распоряжении полиции нет улик… Рокамболь уже не первый год балансирует на очень
острой грани: участие в финансовых афёрах, крайне скользких делишках, о которых
в обществе не принято и упоминать, особенная карточная игра… Да много чего… В
хорошем обществе он принят до сих пор, многие, особенно дамы, считают его
очаровательным молодым человеком, за которым по чистому недоразумению тянется
шлейф клеветы… А меж тем, по совести, его давно следовало бы отправить в те места,
где климат не в пример жарче парижского. Вот только никак не удаётся собрать
твёрдых доказательств, к тому же, сами понимаете, фамильные и светские связи,
обширные знакомства в верхах… С ним ничего не удаётся пока поделать… и ещё
долго не удастся. Ловок, изворотлив… У вас, я подозреваю, тоже встречаются
подобные фигуры…
