Недолгое время они мерили друг друга взглядами, потом Барцев
резко развернулся на каблуках и направился в прихожую. Рысцой обогнав его,
Бестужев предупредительно распахнул перед гостем дверь и поклонился с шутовской
гримасой, пародируя вышколенного лакея. Он ждал финала — отроду не бывало,
чтобы интеллигент российский, будучи даже, как сейчас, крайне церемонно выставлен,
не постарался оставить за собой последнее слово, полагая, что это его как-то
возвышает в собственных глазах…
Ну да, так и есть: уже на лестничной площадке Барцев
обернулся, грозно потряс тростью и выкрикнул:
— Ты ещё горько пожалеешь, жандармская морда!
— Сатрап, чего уж там, — отозвался Бестужев
безмятежно. — Цепной пес самодержавия… Пшёл вон, ошибка природы, пока тебе
скорости не придали коленкой под зад…
Отвернувшись с гордым, несгибаемым видом, Барцев направился
вниз по лестнице, временами кося глазом так, словно всерьёз опасался получить
под зад коленом. Едва заперев дверь, Бестужев стал серьёзен: гостенёк, чтоб его
черти взяли, и не подозревал, сколько ценной информации ухитрился сообщить
помимо своей воли, всего-то в нескольких фразах…
…Монмартр произвел на Бестужева большое впечатление. В
прошлый раз, когда он здесь был — в крайне нескромном кабаре с Сержем в роли
заботливого чичероне — уже спустилась ночь, и мало что удалось рассмотреть.
Теперь же…
Достаточно пройти неспешным шагом от центра Парижа примерно
час, чтобы попасть в другой мир. Ничего похожего на кипучее коловращение
миллионного города, наоборот: узкие улочки, застроенные небольшими домиками
(иные до сих пор с соломенными крышами), поля и огороды, луга, где старушки
собирали траву для кроликов, обширные усадьбы с липами и акациями вокруг,
источавшие несказанный аромат стога сена на склоне холма, заросли сирени,
жасмина, глицинии, жимолости, стадо коров, которых пастух гнал с пастбища…
Ксавье провёл его от площади Сен-Пьер по улице Фуатье, а там
они поднялись по знаменитой лестнице из двухсот шестидесяти шести ступенек к
церкви Сакре-Кер, откуда открывался великолепный вид на Париж, на бесконечное
море закопчённых черепичных крыш, похожих на чешую сказочного дракона. Зрелище
поистине захватывающее, но времени не было им любоваться, и они двинулись
дальше.
— Значит, он снимает здесь квартирку… — сказал
Бестужев. — Старается обосноваться поближе к криминальному миру?
— Простите? — Ксавье внимательно посмотрел на
него. — О господи, вы наверняка начитались всех этих газетных историй?
Монмартр кишит страшными бандитами, которые средь бела дня душат в переулках
невезучих прохожих, в кабачках непрестанно слышится пальба, там и сям кипит
поножовщина, сутенёры прежестоко расправляются со своими подопечными девицами
на каждом углу… Верно?
— Ну, примерно так, — осторожно сказал
Бестужев. — Очень уж часто попадалась в газетах примерно такая картина…
— В наших, кстати, тоже. Газетчики любят жуткие
сенсации… На деле, вынужден вас разочаровать, картина выглядит не столь уж и
страшной. Преступность здесь даже меньше, чем в иных менее благополучных
парижских кварталах. В основном — заурядные пьяные драки. Не зря за порядок
здесь отвечают всего-то два жандарма, приписанные к участку на площади Тертр. Ну,
а учитывая, что у этих малых есть скверная привычка появляться не раньше, чем
драка кончится, бывают и печальные случаи… Но в целом действительность мало
похожа на ту, что изображают прыткие репортёры. Но что до умысла… Тут вы правы,
Рокамболь здешнее жилье выбирал с умыслом. Специфика Монмартра, понимаете ли…
Точнее, здешнего населения. Здесь во множестве селится богема, а постоянные
обитатели парижан напоминают мало и в основном связаны с землей: садоводы,
зеленщики, мелкие фермеры, наемные батраки, опять-таки работающие на земле.
Есть ещё немного рабочих с заводов северной части Парижа, чиновников,
магазинных продавцов. Другими словами, причудливая смесь богемы и крестьян.
Большинство этих самых крестьян практически никогда не бывают «в городе», как они
именуют Париж. Хватает и анархистов. Помните, я только что показывал вам кабаре
«Чёрт»? Там они и собираются, а неподалёку разместилась газета анархистов
«Либертэр». Гнездышки господ, явно не нарушающих законов, но всегда готовых
дать приют типам вроде Гравашоля, соучаствовать в чём угодно… В подобной среде
чертовски трудно наладить нормальную осведомительную сеть: сочетание богемной
безалаберности и фантазий, крестьянского недоверия к «горожанам» и ненависти
анархистов к властям причудливейшее, больше нигде в Париже, да и вообще во
Франции вы такого местечка не найдёте. Так что субъекты наподобие Рокамболя
себя здесь чувствуют, как рыба в воде…
Бестужев посмотрел направо — там, возле фонтана, кучкой
стояли ребятишки, завороженно уставившись на молодого смуглого человека, быстро
и уверенно рисовавшего мелом на брусчатке странные силуэты. В них вообще-то
быстро угадывались животные и птицы, но диковинные какие-то…
— Ничего интересного, — сказал инспектор,
перехватив его взгляд. — Таких здесь полно, разве что этот малый не
француз, а испанец, какая-то смешная фамилия, то ли Пирассо, то ли Пикассо.
Политикой не интересуется, а закон преступает лишь иногда по утрам, когда со
своей подружкой таскает от дверей домов позажиточнее оставленные разносчиками
молоко и булочки — понятно, от бедности. Забавно всё же. Теоретически
рассуждая, любой из них, то ли этот Пирассо-Пикассо, то ли вон тот, Обербуре —
колоритен, верно? — имеет шанс стать великим… но, вероятнее всего, оба
кончат жизнь в канаве из-за пылкой любви к горячительному… Ага!
Им навстречу, широко расставляя ноги, валкой матроской
походочкой двигался ещё один колоритный тип в широких саржевых штанах на манер
моряцких, блузе и простонародной круглой кепи. Поравнявшись с ними, он, глядя в
сторону, показал большим пальцем себе за спину. И с тем же независимым видом
прошествовал дальше.
— Птичка в гнездышке, — сказал Ксавье. —
Наконец-то… Господин майор, я подумал и решил… Я всё же пойду с вами.
— Стоит ли? — мягко сказал Бестужев. — С меня
спрос невелик, а вас в случае чего ждут серьёзные неприятности…
— Наплевать, — молодой инспектор упрямо вздёрнул
подбородок. — Особой опасности нет, но всё равно, я не могу пустить вас
туда одного. Честь мундира, знаете ли…
Лицо у него стало непреклонно решительное. Дело, конечно,
было не в желании проконтролировать иностранца — не перевелись ещё среди
французского дворянства благородные люди, чёрт побери…
Они поднялись на второй этаж по узкой витой лестнице с потемневшими
деревянными перилами, Бестужев огляделся и, обнаружив слева от двери ручку
звонка, несколько раз дёрнул цепочку. Слышно было, как внутри звякает
колокольчик.
Дверь распахнули едва ли не мгновенно, мужской голос
произнёс на ходу едва ли не воркующе:
— Ты что-то забыла, малышка?
И со вполне понятным удивлением уставился на двух
незнакомцев, которых узрел вместо ожидаемой персоны женского рода. Это был
высокий молодой человек без пиджака, воротничка и галстука — но его костюм,
даже незавершённый, сразу выдавал светского щёголя с безукоризненным вкусом.
Энергичное красивое лицо выражало незаурядный ум. Моментально верилось, что
этот обаятельнейший аферист способен пустить пыль в глаза даже людям с богатым
жизненным опытом… а впрочем, не знай Бестужев заранее, кто он такой,
обязательно подумал бы, что человек перед ним приятный, приличный во всех
отношениях, достойный доверия… Одним словом, высочайшего полёта мошенник,
воистину Рокамболь…
