Он, разумеется, рассказал Гартунгу о визите «охотника за
провокаторами». Обойдясь без всяких собственных комментариев, практически
дословно передал разговор. В том числе и упоминание Барцева о «так называемом
господине Гартунге»…
Гартунг поморщился:
— Пустяки. Сенсационными разоблачениями этот субъект
грозит с незапамятных пор. Но у него ничего нет. Не спорю, он ловок, назойлив,
в случае с Лопухиным добился нешуточного успеха — но против меня у него руки
коротки… Вы с ним впервые столкнулись воочию, а я вынужден терпеть эту восьмую
казнь египетскую не первый год… И ничего с ним нельзя сделать — политический,
изволите ли видеть… Теперь всё же о вас. Итак, на квартиру вам больше нельзя. Я
всё устроил, Серж вас отвезёт в совершенно надёжное место, где вы и
обоснуетесь.
— Но я бы хотел…
— И далее участвовать в розысках? — улыбнулся
Гартунг. — Ну разумеется, с чего вы взяли, что я намерен вам
препятствовать? Завтра, едва только я закончу переговоры со знакомцами, мы все
начнем действовать, и вам, конечно, найдётся место… Или вас что-то не
устраивает?
— Ну что вы!
— Вот и прекрасно. Пойдёмте, Серж уже ожидает. Время
позднее, вам пора отдохнуть после всех хлопот…
На козлах обнаружился знакомый — месье Шарль Мушкетон, он же
мелкая уголовная сошка Пантюшка Кузявин. В этом факте не было ничего
интересного или необычного. Заинтересовало Бестужева другое — поведение Сержа,
не лишённое некоторых странностей. Он держался совершенно не так, как во
времена их прежних совместных путешествий: заметно нервничал, то и дело бросая
на Бестужева странные взгляды, ерзал, как на иголках, разговор поддерживал
невпопад, вообще, производил впечатление то ли крепко чем-то напуганного, то ли
совершенно выбитого из колеи. Левый карман пиджака у него оказался набитым
изрядным количеством бумаги, а в правом имелся пистолет, чего за ним прежде не
водилось. Именно пистолет, а не револьвер, Бестужев это определил быстро. Бумаг
в кармане таилось изрядно, они пиджак прямо-таки оттопыривали. Вороватый
приказчик тоже вёл себя диковинно: на умышленно завязанный Бестужевым самый
доброжелательный разговор отвечал односложно, пару раз оглянулся без нужды, да
и лошадью управлял как-то особенно неуклюже, что ему было несвойственно.
— У вас ничего не случилось, Серж? — спросил
Бестужев совершенно беззаботным тоном, небрежно развалясь на сиденье. — Вы
как в воду опущенный, честное слово… Неприятности, быть может?
— Ну что вы… — Серж нервно облизнул губы. —
Ничего такого… Просто настроение что-то не очень…
— Это бывает, — сказал Бестужев
легкомысленно. — А у меня, как вы, должно быть, слышали, небольшое
торжество…
— Ну как же… Мои поздравления… Французы этого прохвоста
ловили тщетно который год…
— Поздравления-то поздравлениями, но сухая ложка рот
дерет, — сказал Бестужев всё так же игриво. — Сдаётся мне, что
торжество это следует должным образом отметить, не откладывая в долгий ящик.
Пойдёмте, Серж, в какое-нибудь весёлое местечко наподобие «Мулен Руж»? Эта
шельмочка Антуанетта, должен вам сказать, весьма… Не беспокойтесь, если у вас
нет ассигновок, я все расходы беру на себя. Едемте?
— Нет, не хочется…
— Что так? — изумился Бестужев и громко просвистел
первые строчки игривой французской песенки «Моя ножка резвая». — Неужели
дела неотложные?
— Да нет…
— Вот и едемте.
— Не могу… Не хочется.
— Вы меня разочаровали, — грустно сказал
Бестужев. — Ну что же, придётся развлекаться одному. Не буду же я в такой
вечер сидеть сычом в вашем уединённом месте… Месье Шарль, поворачивайте к
Монмартру!
Шарль обернулся к Сержу и, полное впечатление, обменялся с
ним чуть ли не паническим взглядом.
— Э-э… Никак невозможно… — промямлил он наконец.
— То есть как? — Бестужев подпустил в голос
чуточку металла. — Уж не командовать ли ты мною собрался, братец?
Забываешься, дубина!
Он произнёс это в убедительной российской манере — и
бедолага Шарль-Пантелей, услышав знакомые интонации, прямо-таки голову в плечи
втянул. Но продолжал ехать выбранным маршрутом, ничуть не приближавшим их к
Монмартру.
— Ты что, не понял, болван? — Бестужев говорил
таким тоном, словно начинал сердиться, в манере «барин капризничать
изволят». — Я кому сказал — на Монмартр? Я и в одиночку не пропаду. Живо!
— Никак невозможно-с…
— Что-о? Да я тебя, орясину такую…
— Алексей Воинович! — торопливо вмешался
Серж. — Оставьте его, право… Имеем строгие инструкции от господина
Гартунга — доставить вас на место в кратчайшее время… Вы же военный, офицер,
должны понимать… Ради вашей же безопасности…
— Вздор, — сказал Бестужев. — Ладно, я сойду
здесь…
Пользуясь тем, что экипаж плёлся по-черепашьи из-за
очередного затора, он привстал и занёс ногу. Цепко ухватив его за рукав, Серж
прямо-таки взмолился:
— Господин ротмистр, не надо! Мы… Я… Аркадий Михайлович
вам не сказал сразу, но там у вас будет важная встреча… Нельзя заставлять этого
господина ждать… Я вас умоляю! Это для пользы дела!
Это прозвучало так фальшиво, словно было выдумано вот
сейчас, сию минуту. Вряд ли Гартунг промолчал бы о некой важной встрече,
которая должна состояться в месте назначения. Объяснение подворачивалось
одно-единственное, незатейливое: эти двое просто-таки обязаны доставить его
куда им велено, причём незамедлительно… Получили строгие инструкции, не
ожидали, что Бестужев поломает эти планы — вот и пришлось сходу
импровизировать.
Бестужеву это начинало не нравиться. Легко списать все
странности на отеческую заботу гостеприимного Аркадия Михайловича о
безопасности важного гостя — однако не стоит забывать, что могут у
происходящего сыскаться и другие толкования. Если рассуждать предельно цинично,
от ротмистра Бестужева ничего более не зависит, и в дальнейших играх он
совершенно бесполезен — пользы от него никакой, своё дело он сделал… что там по
схожему поводу говорилось в бессмертной трагедии господина Шекспира?
Да, вот именно… Если посмотреть на ситуацию глазами некоего
циника… Что мы получим? Ежели, паче чаяния, с господином Бестужевым что-нибудь
стрясётся, все его венские заслуги в отыскании Штепанека словно бы пропадают
начисто, поскольку в Российской империи, как и в прочих странах, мёртвых
награждать и повышать в чинах не приятно. И если с помощью своих действительно
немаленьких возможностей Штепанека в конце концов предъявит Гартунг, то именно
ему чуть ли не все лавры и достанутся… Но ведь не может же оказаться… Это
чересчур даже для…
Обуреваемый всеми этими хаотично пляшущими мыслями,
Бестужев, тем не менее, наружно сохранял полнейшую беззаботность. Оставив
попытки выскочить из экипажа или хотя бы заставить изменить маршрут, он
развалился на сиденье в развязной позе натурального волжского купчика и
принялся насвистывать фривольную французскую песенку «Моя ножка резвая». Серж,
судя по лицу, испытавший нешуточное облегчение, сказал задушевно:
