— Ага, — сказал Бестужев. — Чего доброго, он
вовсе не пытался добиться, чтобы в меня предосторожности ради палили без
предупреждения?
— Нисколько, — сказал Ксавье. — Наоборот, он
всячески подчеркивал, что вас следует брать целым и невредимым… и ради вашего
же блага немедленно отправить в лечебницу, где врачи незамедлительно приступят
к процедурам, инъекциям и прочим необходимым средствам…
— И они, конечно, приступят незамедлительно, —
горько усмехнулся Бестужев. — Коли уж сведения о «больном» исходят от
столь высокопоставленной и уважаемой персоны?
— А как бы вы поступили на их месте? — с
вымученной усмешкой пожал плечами Ксавье.
Бестужев ничего не мог с собой поделать — оставляя в стороне
всё прочее, он испытывал нечто вроде нешуточного восхищения Гартунгом, как
охотник восхищается зверем, а врач особенно заковыристым болезнетворным
микробом. Ничего не скажешь, умён и коварен, ни простоты, ни вульгарности,
напоминает скорее какого-нибудь исторического интригана времён Возрождения,
этакого Чезаре Борджиа. Из тех, кого никак нельзя назвать мелкими,
примитивными… Злая интрига, возведённая в степень высокого искусства…
Ну восхищаешься невольно, и всё тут! Тонко придумано, изящно
сработано, чтоб его черти драли… И труп ротмистра Бестужева (всё равно,
подстреленного паникующим агентом или зарезанного сокамерниками), и ненароком
оставшийся в живых Бестужев в лапах французской полиции равно таят в себе
определённую угрозу для Гартунга. А вот проведший какое-то время в парижском
жёлтом доме, напичканный лекарствами ротмистр Бестужев — ни малейшей. Авторитет
французских психиатров высок. Авторитет Гартунга в Департаменте — тоже. Кто
станет всерьёз прислушиваться к бывшему пациенту французского бедлама? Вежливо
спровадят, мягонько выпихнут в отставку с хорошей пенсией, посочувствуют и
забудут всё… Ах, Аркадий Михайлович… Он отыскал-таки способ добиться всех своих
целей и устранить все возможные угрозы. Правда, для успеха нужно, чтобы
Бестужев непременно попался… А это ещё вилами по воде писано… Но если сцапают,
всё пройдёт, как по нотам. Кто будет уличать Гартунга в том, что его не
предупреждали из Петербурга о развивающемся безумии Бестужева? Не Ламорисьер
же. А в Петербурге он, разумеется, скажет, что ротмистр на его глазах
подвинулся разумом, вот и пришлось…
— Но Руссиянова, конечно же, ищут всерьёз? —
сказал Бестужев.
— Именно что Руссиянова, — кивнул Ксавье. —
Вы сами представляете, как полиция в таких случаях действует… С этим паспортом
вам ни за что не выехать из страны.
— Я и не собираюсь пока что, — сказал
Бестужев. — Что ещё у вас слышно?
— Бригадир Ламорисьер по настоянию Гартунга использует
этот прискорбный инцидент, чтобы нанести нешуточный удар по вашей революционной
эмиграции. («Ага, он и этого добился», — констатировал Бестужев). Деталей
я не знаю, не вовлечён, но удар будет серьёзный. Вообще… По кое-каким
донесениям агентуры у меня сложилось впечатление, что мосье Гартунг чуточку
нервничает в этом вопросе, словно сам ждёт некоего удара от своих подопечных.
Есть основания думать именно так, хотя я и не представляю, в чём удар этот должен
заключаться, разве что обычное покушение…
У Бестужева были на этот счёт кое-какие соображения, но он
промолчал — ну да, те самые границы доверия, престиж ведомства, правила игры…
— Между прочим, прошли первые допросы Гравашоля, —
сказал Ксавье. — Он действительно намеревался совершить покушение на его
величество короля Италии… и вот тут перед бригадиром встали нешуточные
сложности. Следует полностью исключить всякое упоминание о Штепанеке. Никакого
Штепанека не было. Понимаете, кто на этом категорически настаивает?
— Разумеется, — кивнул Бестужев.
— В общем, эту загвоздку удалось преодолеть — Гравашоль
человек разумный, идёт на некоторые компромиссы… Не исключено, что мы с вами
можем попасть в список награждённых, о котором всерьёз заговорила итальянская
сторона…
— К чёрту! — сказал Бестужев нетерпеливо. —
Что Штепанек?
— Вот тут мне вас порадовать нечем, — сказал
Ксавье с неподдельным унынием. — И он, и мадемуазель Луиза словно
растворились в воздухе. Она оставила в отеле весь свой багаж, я подозреваю, у
неё был некий план отхода, который начал осуществляться немедленно после того,
как она, если можно так выразиться, воссоединилась со Штепанеком… В фирме
Хорнера она более не появлялась, никаких следов. Соображения у меня, конечно,
есть… Что сделали бы вы на её месте?
— Немедленно попытался бы покинуть Францию, —
сказал Бестужев, не особенно и раздумывая. — Либо переправиться в Англию —
это гораздо ближе, чем Испания — либо здесь же, во Франции, сесть на
трансатлантический пароход.
— Так и я рассуждаю, — кивнул Ксавье. — И
Ламорисьер… и Гартунг. По настоянию последнего на поиски брошены нешуточные
силы… вот только ситуация имеет свою специфику. Мы не можем официально
преследовать ни её, ни инженера. Нельзя ни словечком упоминать ни о
бриллиантах, ни о приятельстве Штепанека с Гравашолем… это не нужно не только
Гартунгу, но и вообще русской полиции, я правильно понял?
— Да, — сказал Бестужев. — А то ещё, не дай
бог, попадут в руки вашей Фемиды, но это нам совершенно ни к чему…
— Я понимаю, — сказал Ксавье и улыбнулся с
некоторым озорством. — Господин майор, я прекрасно помню наш разговор о
«Трёх мушкетёрах»… точнее, его продолжении… в общем, о баронстве, скачущем на
одном коне с Бофором… Я приложу все силы, чтобы первым о достижениях, если они
будут, узнали вы. Это для меня в некоторой степени и вопрос чести, у меня есть
свои побуждения, простирающиеся далее мечты об ордене… хотя и орден вещь
неплохая… От вас требуется одно: просто-напросто притаиться где-либо на
некоторое время. Вам необходима моя помощь в этом?
— Право же, нет, — с лёгкой улыбкой сказал
Бестужев.
Ксавье ответил такой же улыбкой:
— Ну значит, я правильно догадался… Если вы не просите
о помощи, у вас есть либо надёжное убежище, либо надёжный запасной паспорт…
— Вы хороший полицейский, Ксавье, — сказал
Бестужев.
— Рад слышать. К сожалению, мой бригадир придерживается
противоположного мнения… но я постараюсь это пережить. И дать ему случай
изменить точку зрения.
Ну, и здесь мотивы на поверхности, подумал Бестужев с
некоторым облегчением. Уязвлённое самолюбие, желание уесть начальство,
нешуточное честолюбие и мечта об ордене… Но, в отличие от Гартунга, сей молодой
человек не склонен к подлостям, а следовательно, на него можно полагаться… А
поскольку о здоровом цинизме забывать не след, можно выразиться и иначе:
молодому инспектору крайне выгодно играть на стороне Бестужева, а не против
него.
— Договорились, — сказал Бестужев. — Я буду
сидеть тихо, как мышка, и ждать результатов. Всё равно сам я ничего предпринять
не в состоянии… На вас вся надежда.
…Выйдя из дома по улице Мари-Роз, Бестужев слежки за собой
не обнаружил: строго говоря, только теперь можно быть уверенным, что Ксавье де
Шамфор до последнего момента играл честно. Он и поселил Бестужева в эту
крохотную съёмную квартирку — то ли конспиративную полицейскую, то ли просто
имевшую некоторое отношение к полиции. Здесь Бестужев и просидел безвылазно
более чем двое суток — которые, он был уверен, придётся вспоминать как худшее
время в жизни. Потому что нет вещи тягостнее, чем долгое ожидание, да вдобавок
события могут развернуться совершенно непредсказуемо, по нескольким вариантам,
среди которых хватает и скверных…
