В кармане лежало только что полученное письмо от полковника
Васильева. Старый волк политического сыска писал шифром именно то, чего Бестужев,
в принципе, и ожидал: нужно не торопиться, не пороть горячку, по возвращении в
Петербург крайне деликатно обсудить ситуацию с ответственными, серьёзными
людьми, поскольку дело крайне деликатное… И всё такое прочее. Полковник был
совершенно прав, именно так и следовало поступить — вот только на душе
присутствовал нехороший осадок. Ну, хорошо ещё, что свои знают, в каком
положении он очутился, а значит, есть шанс, что при скверном обороте дела…
Несильный, но чувствительный толчок чем-то твёрдым в поясницу
оказался настолько неожиданным, что Бестужев едва не упал — он шагал,
расслабившись, погруженный в свои мысли и никак не ожидал подобного.
Резко обернулся, в первый миг потянувшись даже к револьверу
в кармане брюк, но тут же убрал руку. Всё оказалось гораздо проще и неопаснее:
невысокий господин в котелке одной рукой вел по тротуару велосипед, а в другой
держал развёрнутую газету и определённо пытался читать её на ходу, отчего и
случился с ним небольшой конфуз…
— Простите, сударь… — произнёс виновник инцидента
на французском. — Я, право, виноват…
Он выглядел удручённым — но в то же самое время чертовски
нетерпеливо косил глазом в газету, словно там было напечатано нечто важное,
касающееся его лично: ну, скажем, неожиданное наследство от дяди-миллионщика…
Судя по лицу, вычитанные господином в котелке новости именно что радостные для
него…
— Пустяки, — отозвался Бестужев. — Не стоит
извинений…
Он произнёс это тоже на мелодичном наречии Вольера, Руссо и
анархиста Гравашоля, хотел было идти дальше…
Два события произошли одновременно. Он узнал этого, в
котелке, и ошибиться никак не мог: рыжеватая бородка, сократовский лоб,
характерный прищур, острый и умный… Вот так встреча, кто бы мог предполагать…
Ульянов, он же Ленин, он же Тулин, Карпов и обладатель ещё десятка партийных
псевдонимов… Всё точно, по агентурным сведениям, он снимает квартирку на
Мари-Роз, буквально через три дома от нынешнего пристанища Бестужева.
Но это, в общем, не имело значения: здесь этот субъект был в
полнейшей недосягаемости для Департамента… Другое оказалось не в пример более
важным, Бестужев, невольно глянув на газету в руках господина Ульянова,
прочитал огромные буквы заголовка…
БЕГЛЫЙ КАТОРЖНИК ВО ГЛАВЕ РУССКОЙ ТАЙНОЙ ПОЛИЦИИ!!!
Обогнав Ульянова, вновь углубившегося на ходу в чтение, Бестужев
едва ли не бегом припустил в ту сторону, где слышались вопли гарсона-газетчика.
И вскоре стал обладателем трёх разных газет. Заголовки один другого крикливей,
бульварная пресса этим живёт и дышит… Вот же чёрт побери!
Как и пропавший из виду Ульянов, он попытался читать на ходу
— но толкнул почтенного осанистого господина, а буквально через миг в него
самого врезался усатый франт, пробурчавший что-то неприязненное. Опомнившись,
Бестужев высмотрел пустую скамеечку под раскидистым каштаном, прямо-таки рухнул
на неё и впился взглядом в аккуратные строчки.
Барцев нанёс обещанный удар — неожиданный, жестокий, честно
говоря, жутковатый. Газеты, пусть и в разных выражениях, подробно излагали одну
и ту же сенсационную, как выражаются в Европе, новость — сведения о том, что
респектабельный российский дипломат Гартунг, кавалер превеликого множества
орденов, лощёный светский лев, известный всему Парижу, оказывается, долгие годы
возглавлял разветвленную сеть русской тайной полиции в Париже. И это бы
полбеды, но столь же подробно сообщалось… да что там, доказывалось, что
настоящая его фамилия Ландезен, под каковой он и был осуждён много лет назад
судом Французской республики на пять лет каторги за участие в делишках
мастерской, где террористы мастерили бомбы, причём все эти годы считался
бесследно скрывшимся от правосудия в неизвестном направлении.
Много чего там было написано. Про прикормленных Гартунгом
французских полицейских чинов. Про пикантнейшую ситуацию, сложившуюся
давным-давно: когда неизвестно уже, кому эти господа из полиции служат
ревностнее, родной Франции или русской жандармерии. Имена, занимаемые посты,
подробно описанные случаи их тайной практики, детали секретного сотрудничества,
Российские ордена и медали, денежные вознаграждения, золотые часы с выложенным
бриллиантами российским императорским орлом либо без такового…
Будь Барцев хоть самим дьяволом, он ни за что не смог бы
раздобыть столь обширные и точные сведения самостоятельно, своими собственными
усилиями. Обязан существовать крайне высокопоставленный изменник либо в
Департаменте полиции, либо в Особом отделе, а то и в Охранном. Обязан занимать
немаленький пост — речь шла о вещах, не всякому обер-офицеру доступных. Бог ты
мой, снова мерзавец в рядах, причём чуть ли не на самом верху… Это никак не
может оказаться Лопухин, бывший директор Департамента полиции — не один год
прошёл со времен его измены, Барцев не стал бы выжидать так долго, получи он
эти сведения от Лопухина наряду с разоблачением Азефа. Мерзавец, подонок, в
кандалы…
Бестужев вновь испытывал двойственные чувства. С одной
стороны, смело можно предположить, что отныне сам он избавлен от всех и
всяческих неприятностей со стороны как Гартунга, так и его здешних
высокопоставленных конфидентов — всем им теперь не до Бестужева, не до Штепанека,
наверняка охвачены другими тревогами, озабочены более шкурными вопросами. С
другой… Невероятной силы удар по тому особому положению, какое заняла
российская жандармерия в Париже, по многолетней налаженной работе. Гартунга,
конечно, никто не вздумает арестовать, его надёжно хранит дипломатический
статус, и он преспокойно покинет в ближайшее же время страну… Никаких сомнений,
очень скоро в российском консульстве на рю Гренель появится новый дипломат, с
безукоризненными манерами, скромный и обходительный, чурающийся особой
публичности — и именно он примет дела… но всё равно, заранее можно предсказать,
что не будет уже прежних достижений, никогда более не смогут коллеги Бестужева
в Париже работать так вольготно…
Он решительно поднялся — шумный скандал менял кое-что в его
собственной судьбе, но ничегошеньки не изменил в служебных обязанностях, в
намеченном плане действий…
Возле кафе он оказался в рассчитанное время — и выждал, пока
появится Бахметов, убедился, что слежки за профессором нет, и тогда только вошёл.
Бахметов, оторвавшись от газеты, глянул на Бестужева, такое
впечатление, с искренней радостью:
— Ну наконец-то! Я за эти дни едва не умер от скуки…
— Хотите сказать, что скучали в Париже? — слабо
усмехнулся Бестужев.
— Ну, скучать-то я не скучал, здесь это невозможно, вы
правы, однако безделье угнетает. Дома множество дел, незаконченные
исследования, всё прочее… — Его глаза озорно блеснули. — Я уж и не
чаял вас увидеть после этого…
Бестужев бросил взгляд на газету: ага, экстренный выпуск,
судя по крикливым заголовкам, едва ли не целиком посвящённый всё тому же
скандалу. Долгонько теперь не угомонится пресса, а там и подключатся господа,
которых следует именовать изобретённым месье Жоржем Клемансо словечком
«политиканы»…
