Тут разница невелика, и еще неизвестно, чьи козыри сильнее. Николай начал специально просматривать газеты, выискивая свою фамилию, и частенько находил. То вице-премьер Тишин беседует с иностранцами, то куда-то летит, откуда-то возвращается. Подписывает какие-то приказы.
Николай стал внимательнее смотреть информационные передачи по телеканалам. И понял, что братец у самого высокого начальства не в большой чести, все больше на втором плане, но первые лица менялись, а Семен Тишин неизменно оставался. Его теперь не узнать – спина выпрямилась, смотрел поверх голов, а свита суетилась рядом, угодливо улыбалась.
Николай стал щедрее подавать нищим, но меньше их в городе не становилось, скорее прибавлялось. Люди кланялись, униженно благодарили, но, когда, отойдя на несколько шагов, он резко поворачивался, то читал на лицах побирушек почти открытую ненависть. Однажды не вытерпел, вернулся к нищему старику и сел рядом на пустой ящик.
– Ты что, отец, полагаешь, что в твоей хреновой жизни я виноват?
Серые, со вздувшимися жилами руки старика задрожали, он рукавом вытер глаза, глянул затравленно:
– Стреляй, чего уж. Мне все равно немного осталось, – и криво улыбнулся.
– А где ж твой мэр? Ты, старый, пенсию сколько месяцев не получал? Если меня убьют, тебе слаще будет?
– Одна команда, прости меня господи. Ты дал мне деньги, а к вечеру участковый половину заберет. Человеку жизни нет и никогда не было. Я при старой власти «червонец» ни за что оттянул. Сегодня в тюрьму не гонят, так я от голода здесь, в луже, помру.
– Хреново, – согласился Николай. – Хоть те, хоть эти – один черт.
– Я на точильном станке могу, так твои хлопцы такой налог мне задвинули, что осталось сидеть и побираться, выгоднее получается.
На них уже обращали внимание, черный джип остановился неподалеку, одетые в кожу «быки» тупо смотрели, но не смели подойти.
– Ты уйдешь – меня зарежут, – равнодушно произнес старик.
– Не тронут, не бойся, но всем я помочь не могу, – задумчиво сказал Николай. – Блядская жизнь. – Он махнул рукой водителю джипа, крикнул: – Подойди!
Парень в коже с трудом выгрузился из огромной машины, шлепая по осенней жиже массивными ботинками.
– Слушаю тебя, Акула.
– Кто улицу держит? – осведомился Николай.
– Косой.
– Давай его сюда.
– Момент! – Бандит снова тяжело зашлепал по грязи.
– Тебя как зовут, отец? – спросил Николай. – Трофим Иванович, – ответил старик. – Не надо, Акула, мне хуже будет.
– Ты, Трофим Иванович, меня пацаном из лука стрелять учил, плавать в пруду обучал. Понял? Меня Николай зовут.
Подбежал выпивший малый лет двадцати, утерся рукавом, сказал:
– Звали, Николай Николаевич?
– Звал. Понимаешь, какое дело, парень, – начал Николай. – Вот Трофим Иванович меня малолеткой жизни учил, сейчас его жизнь с дороги выбила. Он хочет станок точильный поставить.
– Понял…
– Не перебивай. – Николай сдвинул брови, дал нищему пачку денег. – Я желаю, чтобы он работал на себя. А если тебе такой расход невмоготу, зайди ко мне, я оплачу. Доехало?
– Доехало. – Парень снова вытер вспотевшую физиономию.
– И еще. – Николай улыбаться перестал. – Если с моим крестником что случится, ты ответишь.
Авторитет поднялся, отряхнул полы длинного зеленого кашемирового пальто и ушел.
Робин Гуд гребаный, ругал себя он, торопливо шагая через лужи, и тут почувствовал, что за ним следят. Он резко свернул за палатку и сквозь стеклянные стенки увидел мужчину лет под сорок, в кожаном пальто – эфэсбэшник. Акула обогнул две палатки, зашел к потерявшему его наблюдателю со спины и носком ботинка ударил под колено.
Джип еще не уехал, стоял неподалеку, но Николаю помощи не требовалось, парни это понимали и с интересом наблюдали за происходящим.
Чекист упал на колени, Акула схватил его за воротник, резким рывком поставил на ноги, спросил очень вежливо:
– У господина ко мне дела имеются? – Сунул руку ему за пазуху, достал «макаров» и положил в карман. – Чего так херово работаете, капитан?
– Майор, – кашляя, ответил тот и покраснел. – У меня к вам действительно разговор.
– Брюки оботри, парень. – Николай огляделся, увидел чебуречную, пошел вперед, занял стол, усадил рядом майора.
В чебуречной стало тихо, кто-то, давясь, доедал свои чебуреки, кто-то заворачивал еду в газету. Подбежал хозяин, поклонился.
– Чего желаете? Чебуреки не рекомендую, попробуйте заливное из осетрины с хреном, бутылку отдам свою. – Хозяин был бледен, вытирал несвежим фартуком потное лицо.
– Чего такой трус, я людей не ем. – Николай брезгливо провел пальцем по жирному столу.
Подлетела девчонка, накинула скатерть, проворно расставила приборы. В стекляшке уже никого не было, на двери болталась табличка «Перерыв».
Николай оглядел скромное заведение, нечистый пол, поднял глаза на эфэсбэшника, сказал:
– Ну? Выкладывай.
– Вы мне разрешите в туалет отойти?
– Отойди!
Эфэсбэшник взглянул недоверчиво, поднялся, повернул за угол. Но далеко не ушел и явился под конвоем, с вывороченными за спину руками.
– Бежать собрался, сука! – сказал Николаю начальник охраны.
– Спасибо, парень. Хорошо службу несешь. Но ему действительно в сортир требуется. Пропусти.
– Как скажешь. – Громила в коже неохотно отпустил майора. – Но там выход во двор имеется.
– Ништяк. – Николай не любил блатных слов, но и без них обходиться было невозможно. – Он вернется, а у меня к нему базар есть.
Через некоторое время тот вернулся. Николай положил на стол его табельный «макаров», зацепил вилкой кусок заливной рыбы, проглотил, выпил рюмку водки.
– Мне говорили, что вы тут человек значительный. – Эфэсбэшник спрятал пистолет. – Из Москвы прибыл большой начальник, ищет с вами встречи.
– Позвонили бы, – недовольно сказал Николай. – Себя дураком выказываешь, и я не лучшим образом выгляжу. Скажи москвичу: я вечером дома, пусть позвонит и является, я парней предупрежу.
– Спасибо, – пробормотал эфэсбэшник, выпил, закусил и поднялся.
Николай проводил его до двери и махнул охране рукой. Настроение было паскудное. Черт дернул с нищим связаться – теперь братва начнет сказки рассказывать, – и еще этот объявился неизвестно зачем.
Возвратившись домой, он переоделся. Настя, которая с ним не расставалась с первой ночи, проведенной вместе, ушла в дальнюю горницу: она всегда чувствовала, когда можно появиться, а когда лучше исчезнуть.
В горницу пришла Варвара, женщина, которая выполняла в доме роль хозяйки, – готовила, следила за порядком. Эта пятидесятилетняя дородная матрона не боялась Николая, в чем-то была даже главнее его. Он никогда не спрашивал, но не сомневался, что за Варварой были ходки в зону и в молодости была она воровкой неординарной. Приставил ее к дому Мефодий. Николай чуял, что между ними некогда была любовь, а может, чего и осталось, не допытывался. За его сдержанность и отсутствие праздного любопытства Варвара хозяина уважала, хотя и осуждала за то, что он людей распускает, позволяет воровать по мелочи. Варвара, грубая матерщинница, скорая на руку, любила Настю, а к Николаю относилась с почтением, но чуяла в нем чужого, считала слабаком, хотя физически он был атлетом. Узнав о случае в кафе, когда он отнял автомат у парня из группировки Кастро, Варвара сплюнула на пол и, не таясь, заявила:
