– Попробую, но ничего не обещаю, – ответил помощник. – Кто будет договариваться с телевидением?
– Вы, частично я. Но вам, лично вам, следует встретиться с телезвездой и переговорить. Лично переговорить, не по телефону. – Сыщик убрал из голоса легкость, давил каждым словом.
– А если все провалится? – неуверенно спросил помощник.
– Вылетите с работы. Я жертвую неизмеримо большим. – Гуров почти хамил. Его тон оказал должное воздействие.
– На меня плевать, я ответственен перед шефом.
– Он политик, в прошлом спортсмен, должен понимать: хочешь нокаутировать – обязательно раскрываешься, рискуя налететь на встречный удар… Желаю вам твердости и смелости. Буду звонить.
– Да что я…
Гуров положил трубку и передразнил абонента:
– «Да что я»… Каждый прикидывается муравьем, оправдывает свое бездействие.
– Лев Иванович, вы кого уговариваете? – спросил Классик.
– А вас троих чтобы я больше не слышал и не видел. Вы составляете смету, получаете деньги, карабкаетесь, цепляетесь, кусаетесь. У тебя в госпитале поклонницы остались?
– Если только медсестра, – неуверенно протянул артист.
– На уровне главврача я решу, мне нужны две, лучше три медсестры, – сказал Гуров.
– Как ты догадался? – удивился Станислав. – Ты противный мужик, я тебя не люблю.
– Я не девка, меня любить не обязательно. Еще один звонок, и поехали. – Гуров вновь взялся за телефон.
Примерно месяц назад Гуров уже разговаривал с супругой популярнейшего телеведущего. Маша, так звали жену звезды, даже по телефону произвела впечатление интеллигентной, обаятельной женщины. На этот раз он не мог долго пробиться в Москву, затем был занят московский номер. В конце концов, когда, казалось бы, все препятствия преодолены, строгий женский голос произнес:
– Здравствуйте, я не могу позвать к телефону Машу, она больна. Извините.
Но сыщик успел сказать, не дал строгой даме положить трубку:
– Простите, вас беспокоит не поклонник Марии или ее знаменитого супруга, а из милиции, по неотложному делу.
– Неотложное дело – это разбитое окно, – язвительно заметила дама. – Участковый заходил, стекло мы давно вставили.
– Рад за вас. Говорит полковник Гуров. Вы не можете позвать Марию, я понимаю, но отнести к ней аппарат вас не затруднит?
Видимо, звание и безукоризненная вежливость произвели впечатление, но не сломали оборону окончательно.
– Да поймите, полковник, у девочки температура, горло…
– Клянусь вам, – перебил сыщик, – Маша не станет разговаривать. Она лишь меня выслушает и положит трубку.
– Пять минут, и я вас разъединю, – смилостивилась дама.
– Здравствуйте. – Голос у Маши действительно сипел. – Лев Иванович, это вы?
– Виноват, не разговаривайте, слушайте, надеюсь, скоро поправитесь, – быстро проговорил Гуров. – Вскоре к вашему мужу обратятся из думской фракции с просьбой об интервью. Это крайне серьезно. Заверьте супруга, просьба продиктована отнюдь не желанием одного из кандидатов в начинающейся гонке покрасоваться на экране. Вопрос крайне серьезный и далеко не безынтересный для вашего супруга.
– Он не нуждается в рекламе, – суховато сказала Маша.
– А я рекламы так просто боюсь. Я работаю на земле, есть у нас такое выражение: мне только и не хватает, чтобы меня видели по телевизору, а затем подстрелили на улице. Желаю вам скорейшего выздоровления, и передайте поклон супругу.
Сыщик положил трубку, отер платком лицо.
– Все, что можно сделать языком, сделано. Осталось лишь храм поставить. – Он прошел к ширме.
Глаза Капитана смотрели осмысленно, беззлобно, даже с некоторым сочувствием.
– Я рассчитываю на тебя, Алексей Иванович, будь другом, не подведи. – Сыщик пожал его худую руку. – Может, и свидимся.
– Это ты брось, мент! Не дави на жалость. – Капитан сел. – На таких, как ты, только и пахать.
– Спасибо, за это не волнуйся: пашут, даже не распрягают. – Гуров пожал руку Сильверу, показал кулак Классику, кивнул Станиславу на дверь. Сыщики вышли на улицу и остановились – казалось, перед лицом опустили черный бархат. Они немного постояли, темень рассеялась, глянули подслеповатые окошки домов на другой стороне улицы. Справа шевелились фигуры, слышался шепот.
Гуров снял машину с сигнализации, сел за руль, врубил фары. Несколько женщин стояли у забора, прикрывая лица от резкого света.
– Никак нашего дозорного пришибли? – спросил Станислав.
Гуров не ответил, ощущая беду, вынул из ящика мощный фонарь, выбрался из автомобиля, направился к собравшимся.
– Изверги, мужиков вам не хватает, детей кончаете? – Голос звучал высоко, отчаянно.
Гуров подошел, чиркнул лучом по ногам, выхватил лежавшее на тротуаре маленькое тело и быстро отвернулся. Он осветил себя и подошедшего Станислава, который с ходу напористо и зло сказал:
– Ясное дело, никто ничего не видел и не слышал!
– А пошел бы ты, смельчак херов! Сейчас коромыслом перекрещу, враз поумнеешь. – У моложавой крепкой женщины в руках действительно было коромысло.
– Я, сестренка, крещеный, – ответил Стас. – В милицию, конечно, не звонили? – Он присел, положил ладонь на лоб Петра. – Примерно с час, сразу, как вышел.
– А тебе больше других надо? – одернул друга Гуров. – У них своя жизнь, свои счеты.
– У тебя, командир, детей нет, партбилет отобрали, в церковь ты не ходишь, – поняв друга и подыгрывая ему, резко говорил Стас. – Бабоньки, схороните по-людски, пацан еще, божий человек.
– Его ко мне в сад кинули, – начала объяснять худая старуха. – Он бутылки собирал, я его видела.
Стас сунул старухе сто рублей, перекрестился.
– Схороните да помяните. – Стас пошел догонять Гурова, когда услышал:
– Ты случаем не ошибся, мил человек? – старуха ковыляла следом, показывала стольник. – Много дал.
– Ошибся, – кивнул Стас. – Но я, мать, человек верующий, а деньги обратно брать грешно. – Он широко перекрестил женщину, сел в машину.
– Как последний фраер, – шептал Гуров. – Я ублюдку этому на обувку дал, пожалел змею.
– Торопимся, думать не успеваем, – сказал Станислав. – Считай, пустой крючок словили. Лоху последнему понятно: не мог Мефодий придурка в рваных кедах за нами пустить. Старик палку перегнул, а мы сломали, и парня зарезали.
Гуров дернул с места так резко, что Стас поперхнулся, через некоторое время спросил:
– Я сам-то не перегнул, святым прикинулся? Ведь, если по делу, у нас к нищему интереса нет, мы менты. Я ломался, желая артистов защитить. Слух пойдет, что мы вроде переживали, и тогда бандиты артистов спалят.
