Правая брючина Гурова набрякла кровью, затылок почернел, кровь стекала по шее, и он грязной рукой размазывал ее по вороту рубашки. В мгновение рядом оказался Станислав, подхватил друга, громко спросил:
– Куда?
– Нога. Головой об угол шарахнулся. – Гуров скривил губы, взглянул на окруживших его зевак, матюгнулся и сказал: – Что вам, цирк? Убирайтесь. Четвертак, помоги добраться до машины. – И мазнул окровавленной рукой вора по шее.
Стас и вор вели Гурова, который прыгал на одной ноге, к выходу с базара. Люди потеряли к происшествию интерес, лишь воры двигались следом, оживленно переговариваясь.
– Не заговоренный ведь, живой человек, хотя и мент.
– Он ночью Ивана пришил…
– Может, кто из наших?
– Заткнись! – бросил Четвертак через плечо.
В отделении за палаткой с вывеской «Хлеб» встретились двое мужиков, и вроде одеты они были, как все, на ногах разбитые кирзачи, ватники перетянуты в поясе тертыми ремнями, на одном рваный треух, на другом замасленная беретка, да лица не в цвет, хотя и порядком грязные, ну а речь выдавала чужаков с потрохами. Они стояли одни, разговаривали не таясь.
– Когда стрелять научимся? – спросил один.
– Думаешь, это Семен? Так у него ствол с глушителем, – ответил другой. – Взглянем, куда его поволокут?
– В госпиталь, куда же еще! – заявил первый.
Они выбрались из толпы, сели в замызганный «Москвич» и двинулись следом за «Ауди», соблюдая солидную дистанцию.
Четвертак остался в машине с Гуровым, Стас влетел в приемный покой, отобрал у медсестры авторучку, которой она заполняла историю болезни, сунул к лицу служебное удостоверение.
– Главврача, у меня раненый.
– Здоровых сюда не возят. Главврач в приемном отделении бывает крайне редко. Скоро у него обход, – спокойно ответила медсестра.
Медики в приемном отделении, как и пожарные, не реагировали на красные книжечки и громкие голоса.
– Вызвать санитаров или принесете сами?
– Главврача, – повторил Станислав, прекрасно понимая, что аукает в глухом лесу.
Из коридора вышла медсестра помоложе, рядом вышагивал Классик.
– Анюта, занимайся своими делами, – сказала подошедшая медсестра. – Я раненого приму. Гаврилыча не беспокой, у него тяжелый.
– Кто такой Гаврилыч? – спросил Станислав.
– Дежурный хирург. – Сестра отобрала у Станислава свою ручку, заняла место за столом. – Несите, чего ждете? Думаете, сейчас весь госпиталь на уши встанет?
Гуров, поддерживаемый Четвертаком и Стасом, допрыгал до смотровой, где его уложили на покрытый клеенкой топчан.
– Снимите с него брюки и выйдите отсюда! – непререкаемым тоном сказала молодая медсестра.
Четвертак выскочил молча, Стас помогал Гурову снимать брюки, Классик мялся в дверях.
– Николай, спасибо, отправляйся домой. – Гуров сел. – Сестренка, извините, что отнимаем у вас время.
– Я должна посмотреть вашу ногу. – Девушка работала в приемном отделении шестой год и давно ничему не удивлялась.
Брюки не сняли, лишь спустили до колен. Сестра осмотрела рану, неожиданно спросила:
– Вы сами себя ранили? Ножевой удар.
– Сам, – признался сыщик.
– Рука твердая, голова пустая. Сантиметр в сторону – и вы порезали бы артерию. – Сестра обработала рану, начала бинтовать сноровисто, быстро. – А с головой что?
– Только испачкал, – ответил сыщик. – Вы, пожалуйста, протрите и перебинтуйте, будто у меня серьезная рана.
– Теперь клоун до конца жизни будет мне контрамарки давать, – сказала сестра. – Штаны можете надеть. Мест у нас нет, тем более для симулянтов, могу положить в коридоре.
– На пару часов найдете и палату. Сейчас вам привезут действительно тяжелого. Стас, быстро, я тебя жду.
Сестра, невольно подчиняясь властному голосу раненого, забинтовала ему голову так, что даже закрыла один глаз. Санитар привез каталку, раненого переложили, повезли по коридору.
– Витя, иди, сейчас привезут тяжелого. Этого я доставлю сама, положу в седьмую. Скажи Анюте, пусть предупредит главного и готовят операционную.
Санитар быстро ушел, Гуров пожал девушке руку и сказал:
– Поверьте, сестра, мы не развлекаемся. Раненого, которого сейчас оставят, зарегистрируйте как Гурова Льва Ивановича. Когда ногу ему прооперируют и его отвезут в палату, замотайте ему голову, как мне. Сейчас сюда явятся, будьте с посетителями строги, но от меня не отходите.
– Вы генерал? – спросила сестра, закатывая сыщика в пустую палату.
– Только полковник, – ответил Гуров. – А почему вы решили?
– Голос у вас генеральский. В прошлом году у нас генерал лежал с двумя царапинами, кричал – лампочки качались.
– Я ведь не кричу, – обиделся сыщик.
– Хуже, у вас голос отвратительный, словно ножом по сковородке. – Сестра заботливо поправила ему подушку.
Дверь в палату приоткрылась, вошел мужчина в халате, один из тех, что стояли на базаре, а позже ехали в «Москвиче».
– Как он? – спросил вошедший.
– Нога нормально, а голова – пока не могу сказать, нужен рентген. А вы кто больному будете? Выйдите из палаты. – Говорила сестра вежливо, но безапелляционно.
Мужчина попятился и столкнулся с вошедшим в палату Мефодием, который властным движением отстранил эфэсбэшника, рыкнул:
– Убирайся! – Потом повернулся к сестре, изобразил улыбку. – Как мой друг?
– Главный еще не смотрел, и нужен рентген. – Сестра съежилась под тяжелым взглядом старика.
– Дочка, ты оставь нас минут на пяток, пошептаться требуется.
– Сестра, это мой дядя, выйдите, пожалуйста, – слабым голосом произнес Гуров.
Когда сестра вышла, Мефодий опустился на стул, спросил:
– Кто тебя? Братва была со мной, слово вора.
– Я верю. Это Москва, они бы меня все равно достали, – ответил сыщик.
– Вы же при мне звонили, договорились. Они что, беспредельщики? – возмутился Мефодий.
– Ни хрена, полежу, завтра буду в аэропорту. С капитаном грузового борта согласовал? – спросил Гуров.
– Порядок, как и было договорено. Парни уже в подвале, в браслетах. Стволы упаковал как надо. Кто теперь все заберет?
– Я подымусь, ты меня не знаешь. Но я буду слабый, потому вместо твоего парня полетит мой помощник, – ответил сыщик.
Мефодий долго молчал, что Гурову крайне не понравилось. Ясно, вор обдумывает ситуацию, что-то в своих планах меняет. Когда Гуров был маленький, он мечтал: вот бы иметь способности слышать, что другой человек думает. С годами он понял: это, казалось бы, великое преимущество в жизни превратится в проклятие, весь мир для человека перевернется. Он невольно узнает о себе такое, что жить не захочется. А так он не знает, и бог его хранит.
