– Бульварные романчики почитываете, – Серый посмотрел на книжку и замолчал. Рот у него полуоткрылся, глаза прищурились, а поблекшие было пятна вспыхнули с новой силой. Он пододвинул к себе книжку и прочел: – “Словарь воровского и арестантского языка. Составил пристав Попов”.
Все сгрудились у стола и молча смотрели на небольшую книжечку в коричневом бумажном переплете.
– “Перепечатка воспрещается. Город Киев. Тысяча девятьсот двенадцатый год”, – прочитал Валет.
– Чья? – спросил Серый и развел руки, отстраняя всех от стола.
– Думаю, что хозяин не найдется. Это же настольная книга молодого красного сыщика. Вживание в образ, так сказать, – пробормотал Цыган, возвращаясь на свое место.
– Чего вживание? – не понял Серый.
– Расспроси моего друга детства, он тебе объяснит.
– Я бы на твоем месте, Игорь, не трогал эту штуковину руками, – сказал Серж. – На книжке наверняка есть пальцевые отпечатки хозяина, и, если бы у меня была лупа и специальный порошок, я за двадцать минут нашел бы человека, который держал эту книгу в руках. Но моему заключению вы не поверите, так что ищите другого эксперта.
Пашка не заметил, как в кабинете появился отец Василий. Видно, он слышал весь разговор, так как протолкался к столу, завернул книжку в салфетку и, перекрестившись, спрятал ее под передник.
– Откуда у нас ученые? – пробормотал он. – Антихристово творение. В огонь его, в огонь.
Пашке показалось, что Цыган посмотрел на Сержа и улыбнулся.
– Делай, что тебе приказано, сынок. Помоги тебе царица небесная, – хозяин опять перекрестился и взял Пашку за рукав. – Идем с богом отсюда. Людям поговорить надо.
Пашка обрадовался и пулей выскочил из кабинета.
Что-то обожгло спину, и Пашка подпрыгнул на табурете.
Рядом стояла Аленка, смотрела серьезными глазами и показывала ему мокрую ладошку.
– От самого рынка ледышку несла, – сказала она, – у рыбников стащила, ужасно холодная.
– Для того, чтобы мне за шиворот бросить? Пашка двигал спиной, пытаясь избавиться от обжигающего тело льда.
– Ага, – сказала Аленка, сунула ему за рубаху руку и прижала к груди замерзшую ладошку.
Пашка взвизгнул, отскочил в сторону и выдернул рубашку из брюк. Ледышка упала на пол.
– Я думала, тебе приятно, – разочарованно протянула Аленка, посмотрела на Пашку совершенно серьезно, и только в самом уголке глаза плясал чертенок смеха.
Аленка накрыла на стол, наложила Пашке полную тарелку салата из свежих овощей и поставила рядом шипящую сковороду с жареной колбасой и черным хлебом, залитым яйцом, сама села напротив и, подперев голову ладонями, смотрела, как он ест, и спрашивала:
– Вкусно, Паша? Вкусно?
Пашка молчал, качал головой, обжигаясь, уплетал яичницу и хрустел поджаренным хлебом. Когда на сковородке почти ничего не осталось, он спохватился и спросил:
– А ты почему не ешь?
Аленка улыбнулась и отобрала у него вилку.
– Вилка у нас одна, Пашка Америка. А почему тебя, Паша, Америкой зовут?
– Когда я маленьким был, – Пашка придвинул к ней сковородку, – мне сосед подарил такие длинные толстые носки. Ребята во дворе как увидели меня в этих носках, стали Америкой звать.
Аленка кончила есть и взглянула на будильник.
– Ты не опоздаешь?
– Куда?
– На работу, куда же еще? Тебе вчера здорово попало, что прогулял полдня.
Пашка не отвечал и пытался вспомнить, что он спьяну наплел Аленке. Да и не было у него такой привычки, чтобы врать. Его “работа” всем известна, о ней даже уголовка прекрасно знает.
– А я что-нибудь тебе говорил? – осторожно спросил Пашка.
– Ты ничего, я у Катьки про тебя спрашивала, она и сказала: “Америка работает в торговых рядах, специалист высшей марки”, – Аленка посмотрела на Пашку и покраснела. – Только ты не думай, пожалуйста, что я тебя полюбила из-за этой “высшей марки”.
Пашка растерялся. Он никогда не скрывал, что вор, и все его девчонки об этом знали и даже гордились, что их кавалер – известный во всей округе карманник.
– Вот что, у нас должно быть все честно, – решительно сказал он и замялся, выбирая выражение помягче. – Я жулик. Обыкновенный жулик, даже не высшей марки. Я думал, что ты знаешь, – Пашка встал, надел пиджак и направился к дверям. – Я пошел на “работу” в торговые ряды. А ты думай: хочешь – оставайся, хочешь – уходи.
Пашка вышел на улицу и постарался принять беззаботный вид. “Тоже мне краля, вор ей не компания. Будто я виноват, что она не уличная, а честная. Была честная, а теперь спит с вором”. Он смутился и оглянулся, не подслушал ли кто его мысли?
Пашка вошел в мануфактурную лавку и кивнул приказчику. Тот не ответил на приветствие и стал быстро листать свои книги.
– Ты что, не узнаешь? – спросил Пашка, облокачиваясь на кассу.
– Беда, Америка, – заметил приказчик и покосился на заднюю дверь. – Два дня назад приходили из уголовки и пригрозили хозяину, что, если тебя здесь или рядом увидят, прикроют заведение. Хозяин, конечно, мне накостылял, – он похлопал по тонкой шее. – Уходи, ради бога, Америка.
Пашка ничего не ответил и зло хлопнул расхлябанной дверью.
Так, значит, обкладывают менты! “На первой же краже и сгоришь”, – вспомнил он угрозу начальника. “Ну, это еще посмотрим, кто сгорит. Пашку не запугаешь, голыми руками не возьмешь”. Он зашел к Когану и выпил подряд две стопки водки. Пашка прекрасно знал, что пить на “работе” последнее дело, но упрямо зашагал в торговые ряды.
Как всегда, жертва появилась неожиданно. Худосочная дамочка приценивалась к детской шубке и неуверенно торговалась с улыбающимся продавцом. На остром локте дамочки болталась большая хозяйственная сумка, а из нее выглядывал уголок лакированного ридикюля. “Крестница ты моя милая”, – подумал Пашка, не примериваясь и даже не останавливаясь, быстро выхватил ридикюль и сунул его в карман. Но он забыл, что одет в новый, а не в привычный “рабочий” костюм. Ридикюль не хотел влезать в карман модных брюк, и Пашка, чертыхнувшись, опустил его за пазуху. Видимо, он замешкался или неловко повернулся, и дамочка, тихо охнув, схватила его за рукав. Пашка надвинулся на нее и одними губами прошептал:
– Молчи, вмиг пришью!
Дамочка отпустила его и дрожащей рукой прикрыла бледные губы. Пашка шел нарочито медленно и ждал, когда сзади раздастся крик. “Не успею я выскочить из этих чертовых рядов. Бить будут”, – равнодушно, как о постороннем, подумал он.
Оставалось не больше десяти шагов, когда Пашка увидел мента из районной уголовки. Этого молодого парня он отлично знал. Тот стоял при выходе из рядов и внимательно смотрел на Пашку, который, еле волоча ватные ноги, шел ему навстречу и уже нетерпеливо ждал: когда же она заорет?
