Аккуратно поставил его у гардероба, попробовал
никелированные замочки. Оба оказались запертыми, но впадать от этого в уныние
не следовало – самые обычные замки самого обычного саквояжа, не банковский
сейф, в конце-то концов…
Перочинный нож со множеством предметов, купленный еще в
Вене, как всегда лежал у Бестужева в кармане – чрезвычайно полезная вещь за неимением
лучшего. Вполуха прислушиваясь к происходящему в коридоре (где, собственно,
ничего не происходило, стояла полная тишина, лишь единожды нарушенная звонким и
веселым женским голосом), он, чуточку подумав, открыл затейливый крючок
размером с мизинец (по объяснениям предупредительного приказчика, служивший для
извлечения застрявших в лошадиной подкове камешков), сунул его в замочную
скважину, пошевелил, примериваясь, нажал, повернул…
Что-то жалобно хрустнуло внутри, никелированный язычок замка
отскочил. И ничего не произошло с саквояжем – ну конечно, с какой стати?
Ободренный успехом, Бестужев уже гораздо быстрее совершил насилие над вторым
замочком, набрал в грудь побольше воздуха, выдохнул и открыл саквояж.
Там, внутри, не оказалось ничего, кроме продолговатого
деревянного ящичка с ручкой для переноски на крышке – бронзовой, новехонькой,
крайне удобной. Взявшись за нее, Бестужев извлек добычу, поставил ее на стол,
присмотрелся.
Да, никаких сомнений, это она и есть… Ящичек был сработан
едва ли не как произведение искусства – безукоризненно оструганные дощечки
точно подогнаны друг к другу, уголки в медной оковке, тщательно прибитой
крохотными гвоздиками с рифлеными шляпками. На обращенной к Бестужеву боковой
стороне красовались две несомненных замочных скважины, опять-таки с бронзовыми
накладками и круглая бронзовая, чуть выпуклая крышка.
Заметив сбоку узкий язычок, Бестужев подцепил его ногтем, и
крышка легко отошла, открыв белый циферблат с черными римскими цифрами: все,
как полагается, часовая стрелка, минутная, секундная… Согнулся в три погибели,
приложил ухо – как и следовало ожидать, гробовая тишина, часы не заведены…
«Европа…» – подумал Бестужев с невольным уважением.
Всевозможных взрывных устройств он навидался достаточно, но впервые столкнулся
со столь тщательным исполнением – хоть отводи почетное место в полицейском
музее… А говорят, что итальянцы – народец легкий и ленивый, способный лишь
бренчать на гитарах и просиживать штаны в кафе…
Он приоткрыл дверь, высунулся в коридор. Было в его лице,
должно быть, что-то такое, отчего инспектор, не колеблясь, вскочил с диванчика
и кинулся в каюту, наплевав на законоустановления британской Фемиды. Не без
гордости Бестужев продемонстрировал свою находку. Первым делом инспектор, как
давеча он сам, нагнулся к часам, прислушался, ткнул указательным пальцем в
окаймлявший циферблат ободок с выкрашенным в черный цвет узеньким углублением:
– Ага! Видите?
– Ну конечно, – сказал Бестужев. – Этим наверняка
и устанавливается время взрыва. Две скважины… Одним ключом, надо полагать,
заводятся часы, другим приводится в действие механизм бомбы…
– Судя по циферблату, меж установкой времени и взрывом
должно пройти не более двенадцати часов… Хотя я видел и циферблаты, разделенные
на двадцать четыре часа… Ах, какая работа… Изящно…
Инспектор прямо-таки залюбовался взрывным устройством,
словно тонкий ценитель искусства перед картиной великого мастера. Для человека
стороннего в этом, быть может, и усматривалось бы нечто противоестественное, но
Бестужев прекрасно понимал спутника, как сыщик сыщика…
– Разрази мои потроха… – прошептал инспектор. – Бомба…
– Да, у меня тоже давно возникли такие подозрения, –
усмехнулся Бестужев – Итак? По-моему, нам есть с чем идти к капитану. Или нет?
У вас скепсис во взгляде…
– Отвертится, мерзавец… – сказал инспектор – Все, что мы тут
учинили, совершенно незаконно, у нас нет ни ордера на обыск, ни свидетелей…
– Пожалуй, – кивнул Бестужев. – А если учесть, что
в сообщниках у него, пусть и по моему делу, пребывает американский адвокат,
несомненно, хитрющая, продувная бестия… Знаю я этих законников… Вы наверняка
тоже? Вот видите. Моментально поднимутся вопли о полицейской провокации,
разгорится тот самый скандал, которого пуще всего на свете страшится мистер
Исмей, и мы окажемся в крайне неприятном положении. Нет, нельзя с этим идти к
корабельным властям…
– Но делать-то что-то надо? Не оставлять же вот так?
– Действительно, – сказал Бестужев. – Оставлять
нельзя…
Он поднял ящичек за удобную ручку, аккуратно опустил его в
саквояж и, повозившись немного, ухитрился защелкнуть подпорченные замочки. Стоя
с саквояжем в руке, сказал:
– По-моему, самое время отсюда убираться.
– Но куда же…
– Саквояж? – понятливо подхватил Бестужев. – Я его
поставлю к себе в каюту. Точно так же, в гардероб. Пусть себе стоит. Без ключей
– которые Кавальканти наверняка носит при себе – эта штука, не заведенная, не
опаснее кирпича, я думаю. И не думаю, что наш князь, обнаружив, что лишился
саквояжа, помчится в корабельную канцелярию сообщать о краже…
– Да уж! – хохотнул инспектор.
– Вот видите, все складывается не худшим образом… Ну, а потом,
когда Нью-Йорк уже будет на горизонте, мы с вами отнесем эту штуку к господам
власть имущим, и пусть поступают, как им заблагорассудится. Наша совесть будет
чиста, мы сделали все, что могли… хотя и не имели на то права.
Инспектор покачал головой:
– Лихой, я так понимаю, народ в русской полиции… Простите,
если что не так, сэр…
– Жизнь и не такое заставит откалывать, – усмехнулся
Бестужев. – Пойдемте? Итальянца мы обезвредили, мне пора заняться и своими
делами. И вот тут-то мне понадобится ваша помощь – на что вы имеете все санкции
от капитана с Исмеем…
…Бестужев с саквояжем стоял в сторонке, уступив место у
двери каюты помощнику капитана – то ли пятому, то ли шестому, он не стал
уточнять – двум широкоплечим матросам и инспектору. Инспектор и начал: он
поднял руку, постучал в дверь громко, бесцеремонно, требовательно, типичнейшим
полицейским стуком – признаться, совершенно неуместным на этой палубе.
Дверь распахнулась очень быстро, показался американский
мистер Лоренс – без воротничка и галстука, в расстегнутой жилетке. Узрев
стоявшую в коридоре компанию (и уж конечно, заметив Бестужева), он не проявил
ни малейшего удивления, ничуть не встревожился, лицо осталось невозмутимым,
разве что глаза, похоже, самую чуточку сузились:
– Чем обязан, господа?
Инспектор, развернув сложенный вдвое небольшой лист бумаги,
поднял его на уровень глаз:
– Инспектор МакФарлен, сэр. Скотленд-Ярд.
– И что же? – с величайшим хладнокровием осведомился
адвокат.
Помощник капитана сделал шаг вперед и оказался плечом к
плечу с полицейским:
