– Там явно что-то неладно, посмотрите сами!
Бестужев остановился. Они уже поднялись на шлюпочную палубу
и направлялись прямиком к капитанской каюте. Действительно, возле рулевой рубки
– внушительных размеров, протяженной, застекленной – происходила некая
несвойственная этому месту суета, в прежнее время ни разу не наблюдавшаяся…
У входа в рубку топтались несколько матросов и двое
офицеров, судя по их виду, принадлежавшие к довольно многочисленной группе
помощников капитана – их на громадине «Титанике», Бестужев слышал краем уха,
насчитывалось то ли восемь, то ли целый десяток. Моряки то заглядывали сквозь
стекла внутрь, то отскакивали прочь, в разные стороны, словно опасаясь, чтобы
на них не обратили внимания изнутри. Один из матросов, самый низенький и
суетливый, даже отбежал назад, спрятался за ближайшую тщательно зачехленную
шлюпку, подвешенную на талях.
Один из офицеров странно держал правую руку – закорючив ее
за спину, задрав форменную тужурку, то хватал себя, миль пардон, за задницу, то
убирал ладонь. Господи боже, да это он за оружие хватается то и дело, у него в
заднем кармане виднеется рукоятка пистолета…
– Вы правы, инспектор, – сказал Бестужев, сузив
глаза. – Там положительно что-то происходит. Нечто такое, чему тут никак
не полагается происходить…
Инспектор не убавил шаг, наоборот, ускорил, его лицо стало
напряженным и жестким, исполненным профессиональной хватки. Бестужев не
отставал – по совести, у него вспыхнули те же побуждения…
Моряки замерли в нерешительности. Достигнув ближайшего офицера,
который то хватался за оружие, то в нерешительности убирал руку, Бестужев
почему-то шепотом осведомился:
– Что происходит?
Офицер обернулся, словно Перуном пораженный, уставился на
него испуганно и непонимающе.
– Пассажирам, сэр, здесь не… – начал было он машинально и
тут же умолк.
Это был тот самый помощник, бог ведает, под которым
порядковым номером, что только что участвовал в предпринятой Бестужевым
экспедиции по розыску и убеждению Штепанека.
Сейчас лицо у него было бледное и растерянное.
– У него, право же, бомба, сэр… – сообщил он сдавленным
шепотом.
– У кого?
– У этого субъекта… Который в рубке… Он вошел в рубку и
угрожает взорвать корабль, если что-то там не будет по его… Капитан там, но он
не отдавал никаких распоряжений, и я решительно не представляю, что делать…
«Кавальканти?» – мелькнула у Бестужева мысль. Ну а кто ж еще
приходит на ум, когда разговор заходит о бомбах… Неужели у него была с собой
еще одна? Но с чего вдруг…
Он подкрался на цыпочках и осторожно заглянул, чувствуя шеей
горячее дыхание не отстававшего ни на шаг инспектора.
Вдоль наполовину застекленной передней стены рубки
протянулась шеренга каких-то загадочных механизмов: больших, округлых, на
высоких бронзовых стойках. Справа, в глубине, стояли тесной кучкой капитан, два
матроса и два офицера, а посередине помещения стоял человек в штатском платье,
темном, консервативного покроя. Обеими руками он прижимал к груди какой-то
округлый предмет, волосы и борода его были встрепаны, он что-то пылко, горячо
говорил, обращаясь к остолбеневшим морякам. Лицо его горело вдохновением и
яростью, словно у ветхозаветного проповедника…
Бестужев охнул от неожиданности. Он очень быстро узнал
старого знакомого по кораблю, господина профессора Гербиха из баварского
университета с длиннейшим непроизносимым названием, практически сразу
ускользнувшим у Бестужева из памяти. Оккультиста, теософа, свято верившего,
что…
– Я бы мог в него отсюда шарахнуть, – напряженным
шепотом сообщил инспектор. – Как на ладони, и расстояние – плевать… В
башку ему…
– Я бы тоже, – ответил Бестужев, не поворачивая
головы. – Но видите, что у него в руках?
– Бомба…
– Вот именно, – сказал Бестужев. – Так что не
вздумайте. Если он упадет, может…
– Сам знаю. Навидался бомб и бомбистов…
– Стойте и не вмешивайтесь, – сказал Бестужев властно.
Словно некая неведомая сила подхватила его под локти и
управляла движениями тела. Не пригибаясь, в полный рост, не особенно и быстро
он прошел к двери рубки, распахнул ее и сделал внутрь несколько осторожных
шагов, стараясь, чтобы все его движения были медленными, плавными, не
всполошили человека с бомбой. Потом остановился. Моряки взирали на него с
угрюмой безнадежностью. Профессор же сначала кинул яростный взгляд, но тут же
на его лице расцвела самая благожелательная улыбка.
– Михал, мальчик мой, вас само небо послало! –
воскликнул он радостно. – Я надеюсь, вдвоем мы сумеем растолковать этим
недалеким господам всю опасность, от которой я хочу их избавить…
Бестужев присматривался. Как он ни старался, не мог
усмотреть в лице баварского профессора каких бы то ни было классических
признаков сумасшествия: тот выглядел самым обычным человеком, разве что чуточку
взволнованным и растрепанным. Предмет у него в руках более всего походил на
круглую коробку из-под дамской шляпы.
– Позвольте представить, господа, – сказал
профессор. – Господин Иванов из России, он тоже обладает способностями
проникать сознанием в тонкие миры. Он меня поддержит, я надеюсь. Повторяю еще
раз: египетская мумия в трюме грозит кораблю гибелью в самое ближайшее время.
Нужно немедленно извлечь ее оттуда и выбросить в море.
– Как у вас все просто, сэр… – пробурчал капитан. – Я
точно не помню, где там у нас мумия, но речь идет безусловно о грузе,
пребывающем на борту законным образом, оформленном, должными коносаментами.
Выбрасывать такой груз ни с того ни с сего – это, знаете ли, против всяких
правил. Мы за него отвечаем, как за любой другой.
Пользуясь тем, что профессор на какое-то время оказался к
нему спиной, Бестужев сделал отчаянную гримасу капитану, прижимая палец к
губам. В таких случаях никак нельзя противоречить, призывать к здравому
рассудку, подыгрывать, следует взвешивать каждое слово…
Неизвестно, дошел ли до капитана тайный смысл его мимических
ухищрений, но капитан примолк. Он покрутил головой с непонятным выражением лица,
спросил кротко:
– Сэр, может быть, вы позволите рулевому вернуться к
штурвалу? Корабль движется неуправляемым, нас уводит с курса…
– Что за ерунда у вас в голове! – рявкнул
профессор. – При чем тут курс, если корабль обречен? Понимаете вы это,
болван? Эманации древнего зла, заключенные в мумии…
Он произнес длиннейшую фразу, нашпигованную оккультной
терминологией самого высокого пошиба. Ручаться можно, что для моряков эта
проповедь так и осталась китайской грамотой, да и Бестужев, пусть и начавший
постигать азы теософии, не понял ни словечка.
Капитан сказал крайне вежливо, прямо-таки источавшим елей
голосом:
