Кроме того, ей было безумно, до криков и стонов хорошо с этим человеком в постели; до встречи с Алаторцевым она просто представить не могла, что такое бывает. Даже тень мысли о том, что она может изменить Андрею с другим мужчиной, не приходила в голову Мариам, хотя он и не думал скрывать, что в его жизни она далеко не единственная. «Пусть так, – думала она, – но ты-то единственный. И все равно я лучше, чем все твои бабы, рано или поздно ты всегда возвращаешься!»
Но до бесконечности эта идиллия длиться не могла. Наступало отрезвление. Не сразу, постепенно, от случая к случаю, от разговора к разговору Кайгулова стала понимать, с кем свела ее судьба. Но было уже поздно, Алаторцев пророс в ее жизнь так глубоко, что рвать пришлось бы только с кровью. Любовь ее никуда не делась, но приобрела горьковатый привкус, и горечи этой становилось все больше и больше…
Со временем менялось отношение к этой связи и у Алаторцева. Во-первых, он привык, как привыкают люди к удобной мебели или домашней одежде. Окончательное расставание с ней, ее бунт представлялись ему столь же дикими, как, скажем, необходимость жить без холодильника или знакомого до каждой царапины на полировке книжного шкафа. Но не это было главным. Кайгулова стала необходима ему в работе. В ней была та искра не объяснимого ничем таланта, которой ему, при всей его эрудиции, мастеровитости, блестящем владении техникой эксперимента, прекрасных аналитических способностях и прочих бесспорных достоинствах, не хватало. Он эту свою не то что ущербность, а некоторую недостаточность прекрасно осознавал и не особо переживал из-за этого, не всем же Митчеллами быть… До той, однако, поры, пока работа, тайная, на себя, от всех и от Ветлугина в особенности тщательно скрываемая, не стала вдруг действительно вопросом жизни. И смерти.
Как-то раз они вдвоем с Ветлугиным засиделись в лаборатории допоздна. Был очень серьезный повод – в «Nature» вышла их совместная статья, они выпили немного фирменной лабораторной «несмеяновки», расслабились, разговорились. Ветлугин к тому времени уже прочно считал Алаторцева своим наследником, самым верным, самым надежным учеником и продолжателем, был предельно откровенен. И, грустновато улыбнувшись, Дед сказал ему: «Эх, Андрюшка! Оно, конечно, молодцы мы… Но, по большому счету, это нашими задницами высижено, твоей и моей. А этим местом не все в науке высиживается, тут такое нужно… Только это „такое“ либо уж есть, либо его нету, и, хоть три института закончи и десять раз академиком, корифеем да лауреатом стань, не появится! Вот у Мариамки твоей есть, мне, пню старому, аж завидно иногда… Ты береги ее, высокого полета птица!» Алаторцев эти его слова накрепко запомнил. Он вообще ничего не забывал…
Глава 6
Разнообразия ради Лев Гуров решил зажарить себе на завтрак яичницу с колбасой. Блюдо это, как и любимые гуровские пельмени, привлекало его тем, что долгого времени и интеллектуальных усилий для своего приготовления не требовало. Мозги должны быть заняты другим. Ничего, вот скоро вернется любимая супруга, по совместительству популярная актриса Мария Строева, можно будет и чего-нибудь вкусненького попросить. Глядишь, и Станислава в гости зазвать – они с Марией друг в друге души не чают. Посидеть втроем, водочки хорошей выпить под хорошую же закуску, салатик «дары осени», скажем, и задушевные разговоры… Вот еще бы повод соответствующий для дружески-семейных посиделок появился! Ну, например, успешное завершение гастролей Марии и не менее успешное раскрытие убийства во 2-м Ботаническом переулке…
Гуров чертыхнулся и бросился к плите. Замечтался, надо же! Яичница чуть не сгорела. Теперь осталось заварить чай, и покрепче, немного лимона, две ложечки сахара на чашку. Диабет нам не страшен, а для мозговой деятельности сахар – первое дело. Вот так. И еще пару бутербродов с остатками лососевого масла, из лососей его делают, что ли? Завтрак получался на английский манер – яичница с беконом, в смысле колбасой, но разница невелика, чай и бутерброды. Или нет, они овсянку, кажется, по утрам лопают.
Рассеянно поглощая свою стряпню, которая получилась вполне съедобной, и не менее рассеянно слушая радиосводку новостей, Гуров прикидывал планы на этот день. Планы в сыскной работе – штука забавная. Их настолько часто приходится менять по ходу дела из-за внезапных поворотов расследования: неожиданного появления новых улик, свидетелей и прочих «непредвидок», что, казалось бы, составляй не составляй, все равно, как говорится, жизнь покажет или, по словам кого-то из основоположников, «главное – ввязаться в драку, а дальше – видно будет!». И все-таки, как показывал изрядный опыт полковника Гурова, планы нужны, иногда даже в письменном виде, правда, это – для начальства.
Вчерашняя кавалерийская атака на экспертов-дактилоскопистов успехом не увенчалась. Льва Ивановича вежливо попросили подождать своей очереди, попутно посетовав на все увеличивающееся число запросов самых различных ведомств и не слишком высокую зарплату. Заводиться Гуров не стал – себе дороже, да и часть вины за эту задержку была на своих управленческих экспертах. Ни в патрульно-постовой службе, ни в райотделе никто отпечатки пальцев у трупа снимать не стал, не их это дело, а когда труп оказался в распоряжении специалистов Главного управления уголовного розыска, его сперва захватили судмедэксперты и патологоанатомы.
Гуров с трудом понимал необходимость судебно-медицинской экспертизы и установления причины смерти, если у человека, как видно невооруженным глазом, голова оторвана. Но порядок есть порядок, такая бумага в деле лежать должна. Лишь несколько позже до безголового покойника добрались специалисты по отпечаткам пальцев и сделали-таки дактилограмму уцелевшей правой руки. Только вчерашним вечером она поступила в дактилоскопический центр министерства на Профсоюзной, именно туда и собирался ехать сейчас Гуров. Ну а потом надо будет встретиться с Крячко. Станислав должен был навести легкий шорох в ИРК, кстати, подчистить гуровский «хвост» – хотя бы для проформы и отчета по делу пообщаться с институтской администрацией: директором, ученым секретарем и кто там у них еще есть? После встречи и обмена информацией они решат, стоит ли отрывать генерала Орлова от других дел или подождать, пока начальство само вспомнит об их существовании.
Гуров спустился во двор и, поразмыслив немного, решил наплевать на дороговизну бензина и добираться до Профсоюзной на своих колесах, на верном «Пежо». Время дороже, да и настроение поднимется: сыщик любил сидеть за рулем хорошо отрегулированной, умной, послушной ему машины. Он с наслаждением глубоко вдохнул прозрачный осенний воздух и всем существом своим ощутил, как же все-таки приятно жить на этом свете.
Сентябрьская погода в этом году продолжала баловать москвичей. Легкий, прохладный утренний ветерок нес тонкие нити паутинок, шевелил нарядную, желтую, рыжую, красную листву. Листья, казалось, впитали силу и краски летнего солнца, сейчас уже по-осеннему бледноватого. Высокое безоблачное небо налилось густой аквамариновой синевой, и на его фоне особенно празднично смотрелись ярко-алые кисти рябин.
«А ведь завтра на Ваганьковском хоронят Ветлугина, – подумал Гуров, уже подъезжая к нужному ему дому на Профсоюзной. – Надо бы или самому там появиться, или Станислава на это отрядить. На лица скорбящих посмотреть очень иногда полезно бывает… Шансов мало, но порой на такие „мероприятия“ и их виновники приходят, бывали случаи. В нашем положении сейчас за любую возможность хвататься станешь».
