— Вот именно. Мы с Мейером, как видите, не такие уж и
рьяные приверженцы старины… но должно же у еврея оставаться нечто нерушимое,
синагога и всякое такое… — он неопределенно повертел пальцами. —
Нельзя полностью рвать с еврейством.
— О да, разумеется, — сказал Бестужев. —
Господа, а нет ли поблизости местечка, где мы могли бы выпить по рюмочке? Столь
неожиданная встречали где, в Америке…
— Пожалуй, — сказал Голдман. — Пожалуй. Как
считаете, Мейер?
Мейер был не против, и они двинулись по аллее. Не теряя
времени, Бестужев принялся излагать свою импровизацию, для пущего удобства
вплетая в нее обрывочки настоящей биографии: как он пустился искать счастья из
своей неописуемой дыры, как в губернском городе нежданно-негаданно угодил под
воинскую повинность и не сумел отвертеться, как служил в стоявшем под
Петербургом драгунском полку и, получив отпускное свидетельство, ухитрился
зацепиться в Петербурге.
— У Якова Перельмана, — развивал он тему без
зазрения совести справедливо полагая, что в Петербурге уйма Перельманов, так
что один вымышленный погоды не сделает. — Не доводилось слышать? Крупная
ювелирная фирма, да.
— Неужели вам удалось подняться до приказчика в таком
серьезном бизнесе, дорогой Михаил? — поднял брови Голдман. — Судя по
вашему виду, вы вполне благополучны и не ночным сторожем в России трудились…
Бестужев долго не задумывался над очередным вымыслом.
Объявлять себя ценным сотрудником ювелирного дела не следовало — они могут в
этом разбираться, провалишься… Следовало бы придумать нечто такое, что
перекликалось бы немного с его подлинным родом занятий… Ага!
— Нет, там все было несколько иначе, — сказал
Бестужев. — Вы занимались когда-нибудь ювелирным делом? Нет… Ну все равно,
наверняка слыхивали о нем то и это… Есть там своя специфика, господа мои. Очень
уж ценный товар, требует особой заботы. Вы совершенно правы, числился-то я
приказчиком, но занимался совсем другой работой, для которой, по-моему, и
названия не придумано. Я налаживал там охрану, руководил сторожами, теми
людьми, что сопровождали особо ценные партии товара, одним словом,
присматривал, чтобы там было все безопасно, чтобы ничего не грозило
драгоценностям, чтобы у служащих не возникло разных глупых мыслей, а то вы ведь
знаете, как оно иногда бывает.
Мейер хохотнул:
— То есть вы, образно выражаясь, были у Перельмана
этаким начальником жандармерии?
— Очень удачно подмечено! — воскликнул Бестужев,
искренне смеясь. — Да, если считать Перельмана государем императором, то я
был чем-то вроде главы тайной полиции…
— И отчего же ушли?
— Старик умер, — сказал Бестужев с налетом
грусти. — С наследниками как-то не сложилось…
Они вошли в небольшое тихое заведение, устроились в углу,
Голдман что-то коротко бросил официанту на английском, и тот принес три
стакана, в которых виднелась жидкость, крайне напоминающая разбавленное шипучей
содовой виски. Именно этим она и оказалась на вкус. Бестужев, как и его
собеседники, на американский манер посасывал напиток — что давалось с трудом и
вызывало форменное отвращение, но приходилось терпеть, дабы соответствовать
здешним политесам.
— Значит, вы были чем-то вроде начальника частной
полиции в солидной ювелирной фирме… — задумчиво сказал Голдман. — И
долго?
— Пять лет, — сказал Бестужев. — Старик
Перельман был, между нами, очень прижимист, но мне платил хорошо, понимал, что
есть вещи, на которых экономить не след. Тем более что получалось у меня
неплохо, набрался сноровки. Военная служба многому научит человека сметливого…
— Да, я вижу, — сказал Голдман не без
одобрения. — Как у вас ловко получилось с этим прохвостом… Так быстро и
умело вы его одолели, я и глазом моргнуть не успел, да и Мейер тоже.
— То ли еще бывало, — скромно сказал Бестужев.
— Значит, вы человек, понаторевший в этих самых делах…
И они с Мейером обменялись откровенным, выразительным взглядом,
оставшимся непонятным для Бестужева. Голдман продолжал:
— А потом, значит, вы не сработались с наследниками и
решили попытать счастья в Америке?
— Угадали, — сказал Бестужев. — Я, правда, не
знаю по-здешнему ни словечка, но полагал, что смышленый еврейский парень нигде
не пропадет. Два дня как прибыл сюда…
— И тем не менее не производите впечатления робкого,
потерявшегося в незнакомой стране человека, — промолвил Голдман не без
одобрения. — Посмотрите, Мейер, какой бравый и уверенный в себе еврейский
юноша, душа радуется… Я так полагаю, вам и Эллис-Айленд удалось пройти без
затруднений?
«Неужели влип? — подумал Бестужев. Вопрос совершенно
непонятен, судя по его небрежной обыденности, он касается чего-то привычного,
всем давно известного, но знать бы только, чего… — Ладно, будем идти
напролом».
— А что такое Эллис-Айленд? — спросил Бестужев.
Голдман поднял бровь:
— Как это, вы не знаете? Все иммигранты проходят
досмотр и опрос на острове Эллис-Айленд…
— Ах, вот оно что… — пожал плечами Бестужев с
самым безмятежным видом. — Но я не объявлял себя иммигрантом, дорогой
Голдман. Я просто-напросто приплыл сюда, как путешественник, хотел поначалу
присмотреться, что здесь и как, а уж потом решать, обосноваться ли тут или
поискать счастья где-нибудь в другом месте. Здешние законы такое нисколечко не
запрещают, насколько я выяснил.
Судя по их лицам, они преспокойно проглотили такое
объяснение.
— Ах, вот как… — кивнул Голдман. — Завидую
вам, нынешней молодежи, как вам все просто… А я вот приехал сюда с узелочком и
парой монет в кармане. Тогда еще не было учреждения на Эллис-Айленд, был приют
на острове Вард. Там работала на филантропических началах сама Эмма Лазарус…
судя по вашему лицу, вы о ней и не слыхивали? Ах, эта молодежь! Эмма Лазарус,
надобно вам знать, как раз и придумала те слова, что сейчас отчеканены у
подножия статуи Свободы: «Дайте мне ваших обездоленных…» Даже чуточку грустно,
Мейер, до чего молодежь не помнит славного прошлого…
— Молодежь, — кратко поддержал Мейер.
Как Бестужев уже определил, Мейер был молчуном.
— Значит, прибыли как путешественник… — продолжал
Голдман. — Надеюсь, не в первом классе? А то вы, молодежь, любите ненужный
шик…
— Ну что вы, сказал Бестужев. — Во втором.
Голдман вздохнул:
— Все равно пустой шик… Мы в свое время за радость считали
и третий… Вот и Мейер плыл в третьем, со всякими ужасными итальянцами и вообще
непонятно кем, и я… Я делаю вывод, что безденежье вас пока что не мучает?
— Пожалуй, — сказал Бестужев. — У меня есть
кое-какие накопления… состоянием их, разумеется, не назвать, но продержаться на
первых порах помогут.
— Ненадолго помогут, если будете шиковать, —
наставительно сказал Голдман. — Ну вот с какого перепугу вы так
вырядились? Посмотреть со стороны — вылитый спортсмен-бездельник, увлеченный
спортом… Вы что, занимаетесь спортом?
