Похоже, в них содержалось мало приятного для Голдмана — тот
хмурился, поджимал губы, явно пытался что-то возражать, но малоразговорчивый
обычно Мейер прямо-таки напирал, не слушая никаких прекословии, яростно
жестикулировал, яростно шептал с совершенно несвойственной ему экспрессией,
чуть ли не за галстук хватал…
Наконец Голдман встал, сделал энергичный жест:
— Пойдемте, Михаил.
— Я умываю руки! — вскрикнул Мейер. — Я сто
раз говорил…
— Ладно, ладно… — с кислым видом отозвался
Голдман, не оглядываясь на него. — Посмотрим…
Бестужев поставил кружку на стойку и двинулся следом за
нанимателем. Расплачиваться он и не подумал — все записывалось на счет
Голдмана. Мейер остался за столиком, поднял руку, призывая бармена.
— Куда вы?
— Отвяжу коня, — сказал Бестужев. — Не
бросать же его здесь.
— А… Давайте побыстрее.
В два счета справившись с узлом, Бестужев, держа Пако в
поводу, направился следом за Голдманом — тот целеустремленно шагал в сторону
городской окраины, сжав губы, нахмурившись.
— Неприятности? — спросил Бестужев, догоняя.
— Да нет, нет… — Голдман натянуто
улыбнулся. — Маленькие неполадки, чисто технические…
Он не расположен был развивать эту тему, и Бестужев не стал
настаивать, как-никак он был подчиненным со строго очерченным кругом
обязанностей, если случившееся не имело отношения к проискам синдиката, это, в
общем, и неинтересно…
Выйдя на окраину городишки, Голдман взял чуть левее, к
поросшему незнакомыми Бестужеву цветами пустырю, за которым вдали виднелась
опушка леса, состоявшего большей частью опять-таки из незнакомых деревьев.
Именно там, на опушке, и работали с утра в поте лица кинематографисты.
Справа, не так уж и далеко, располагалось пристанище незадачливого
месье Леду — снятый им под жилье старый сарай, возле которого стоял аэроплан,
выглядевший для Бестужева (как, впрочем, и для подавляющего большинства людей,
редко сталкивавшихся с этой технической новинкой) крайне диковинно и экзотично:
большой, но казавшийся хрупким и ненадежным аппарат, широкие крылья,
соединенные массой деревянных стоек и проволочных растяжек, решетчатый хвост,
причудливое оперение, темная глыба мотора, воздушный винт, он же пропеллер… Под
крылом легко можно было рассмотреть две фигурки — месье Леду со своим
ассистентом, устроившись за бутылкой вина, то ли обсуждали дальнейшие жизненные
планы, то ли топили в вине горькое сожаление о мизерных здешних прибылях.
Голдман мимоходом указал в ту сторону:
— Я вот все ломаю голову, как бы использовать в фильме
эту штуку — аэроплан. Интересная новинка, публика ею живо интересуется… вот
только не могу придумать, куда бы его вставить и какой сюжетный оборот с ним
изобрести… У вас нет идеи?
Бестужев пожал плечами:
— Снимите фильм про отважного авиатора, который… ну, я
не знаю… геройски перелетает через Атлантику.
— Что вы мелете… Через Атлантику! Эти коробочки едва
перелетают Ла-Манш, жалкие тридцать миль…
— Ну, я ведь не романист, — сказал
Бестужев. — Просто снимите фильм про отважного авиатора, который
добивается каких-то рекордов. Как водится в кинематографе, злодей ему всячески
мешает в борьбе за сердце красавицы… которая в конце, ясное дело, достается
отважному летуну.
— Думал я о чем-то похожем, — сознался
Голдман. — И Сол тоже. Нету изюминки, понимаете? Каких-то захватывающих
зрителя эпизодов… Через Атлантику, говорите… А вы фантазер, мой юный друг,
этакого подвига, пожалуй что, мне уже не увидеть, да и вам, я думаю, тоже.
Через Атлантику… Химера! Хотя… Если взять что-нибудь поскромнее, какой-нибудь
рекордный перелет… И они там борются со злодеем в полете, на крыле аэроплана…
— Ух ты! — невольно изумился Бестужев. — А
как это снять? Установить киносъемочный аппарат на другом аэроплане? Но какой
риск для актеров…
— Никакого риска, — отрезал Голдман. — Сразу
видно, что вы прежде не были особым любителем кинематографа, Михаил.
— Честно признаться, да. Как-то не уделял особо
внимания.
— Снять все можно, не покидая земли, — разъяснил
Голдман. — Есть разные фокусы под названием «трюковая съемка». На заднем
плане как бы перемещаются нарисованные облака, и зрителю кажется, что самолет
высоко в небе, на артистов дует ветродуй, изображая налетающие порывы
ветра… — он словно бы опомнился, страдальчески сморщился: — Михаил, не
забивайте мне сейчас голову вашими схватками героя со злодеем на летящем
аэроплане, у меня голова занята совершенно другими заботами…
Бестужев пожал плечами — не он, в конце концов, все это
только что придумал — но сговорчиво замолчал.
Глава 2
Неожиданный поворот судьбы
Еще издали можно было рассмотреть, что на опушке негустого
лесочка (состоявшего из не особенно и экзотических на вид, но невиданных в
Старом Свете Бестужевым деревьев) собралось немало народу. Особенной суеты и
оживления не наблюдалось — что как раз и свидетельствовало об отлаженности
творческого процесса, когда каждый знает свой маневр и без нужды не слоняется
там, где каждому есть дело.
Сразу, конечно, выделялась ключевая позиция: угнездившийся
на высокой треноге кинематографический аппарат с квадратным раструбом объектива
и двумя громадными круглыми коробками вверху, где помещалась кинопленка. К нему
прильнул оператор в кепи, повернутом козырьком назад согласно то ли неписаной
моде, то ли профессиональному удобству. А впрочем, ключевая полиция, как Бестужев
уже успел убедиться, располагалась не там, а чуточку правее — где под высоким
куполом солнцезащитного зонтика в удобном раскладном кресле обосновался самый
главный здесь человек, режиссер Сол Роуз, он же Соломон Розенблюм. Американцы,
как опять-таки было Бестужеву уже известно, терпеть не могли длинных имен с
фамилиями и сокращали их при малейшей возможности. Что, разумеется, не касалось
миллионщиков вроде Вандербильта или Стайвенхаунта — таких людей никто бы себе
не позволил панибратски именовать сокращенно, да они и сами не на шутку
рассердились бы, надо полагать…
Привычным взглядом Бестужев выхватил из окружающего то, что
занимало непосредственно его: здоровенный нью-йоркский немец Ханс, один из
альгвазилов Голдмана, прохаживался в тенечке, непринужденно помахивая ну
оч-чень увесистой тростью, представлявшей собою скорее дубинку. Молодец, оценил
Бестужев, не дремлет под сенью древ, как уловленный в том числе и за небрежение
своими обязанностями Курт — выражаясь военными словечками, осуществляет непрерывную
караульную службу. Мало ли что…
На почтительном расстоянии расположились зеваки — с
полдюжины вполне совершеннолетних местных лодырей и втрое большее количество
мальчишек. Зрелище для обитателей глухой провинции было прямо-таки уникальное,
не уступавшее по экзотичности, пожалуй, аэроплану месье Леду. А может, и
превосходившее — в конце концов, аэроплан всего-то лишь с занудным стрекотанием
ползал по лазурному небосклону, зато на кинематографических съемках всякий день
происходило что-нибудь новенькое, не похожее на вчерашнее.
